Отречение - Алиса Клима

Туманов ухмыльнулся:

– Как ты коньяк пьешь? – возмутился он шуточно. – Как матрос в шалмане!

– А я кто? – улыбнулся Ларионов и закусил шоколадом, ощущая искреннюю радость от выпитого. – Не королева меня качала, – добавил он, внимательно глядя на Туманова. Но тот был невозмутим и расслаблен.

– Я тут кое-что узнал для тебя, – сказал он вдруг. – О семье той.

Ларионов внутренне вздрогнул и едва скрыл волнение.

– Ты так тогда и не ответил – они, не они. Дмитрий и Алексей Александровы были расстреляны летом тридцать седьмого года в Бутово. Судьба Веры Александровой доподлинно неизвестна. Но дела нет. Ковырять не стал от греха подальше. Квартиру конфисковали и передали в пользование ведомственных иногородних. Родственники арестованы не были. Живут недалеко тут – на Смоленской. Адрес есть. – Он протянул Ларионову клочок бумажки. – Они? – переспросил он, уже отдав бумажку.

Ларионова сотрясали удары сердца, и он смотрел на бумажку, не отвечая Туманову. Он запомнил адрес, после чего порвал ее на мелкие куски и выбросил в урну для бумаг.

– Гриша! – засмеялся Туманов. – Ты что? Мало выпил?

Ларионов усмехнулся и протянул Туманову бокал.

– Так что? Они? – спросил Туманов, наливая коньяку.

– Они, – тихо сказал Ларионов, не в силах лгать, но и не желая продолжать этот разговор. Он боялся навредить Вере и решил обойти разговор с Тумановым о том, что Вера все это время была рядом с ним под именем Ирины.

– Гриша, – протянул Туманов, рассматривая лицо Ларионова. – Всякий раз, когда я тебя встречаю, мне кажется, что ты вновь переменился. – Туманов пригубил коньяк и выдохнул с наслаждением. – В тот раз ты был мрачнее тучи. Нынче витаешь в облаках. Таким я тебя еще, ей-же-ей, не видал!

Ларионов закатил глаза и улыбнулся.

– Устал я с дороги, милый мой, – сказал он как можно более небрежно. – Спал мало, пил много.

Туманов и Ларионов рассмеялись.

– А я-то как устал, голубчик, – тяжело вздохнул Туманов. – Ежевика чуть было нас всех в могилу не свел.

Ларионов молчал. Наверняка Туманов был уверен, что его не прослушивают, раз позволял себе такие откровения. Ларионов доверял Туманову, но не считал нужным выказывать эмоции при тех, с кем работал.

Туманов уныло смотрел на изувеченное лицо Ларионова. Он знал из рапортов Грязлова, что произошло в лагере, и хотел расспросить об этом Ларионова, но не из праздного любопытства, а из-за того, что помнил про расстрел Анисьи. Ларионов уже знал, что Туманов хотел об этом говорить, но намеренно продолжал молчать.

– Вот такие дела, – снова вздохнул Туманов и замялся. – Я и не воображал, что тебя так сильно покорежило. Ты не думай, Гриша, я очень сожалею.

– Я уж привык, – сказал Ларионов и раскурил папиросу.

– С Анисьей получилось плохо, – вымолвил грустно Туманов со старческой добротой в голосе. – Не хочешь, не говори, – добавил он.

– Не хочу, – ответил спокойно Ларионов. – Нам это было нелегко пережить.

Теперь все уже иначе, чем было.

– Нам? – спросил осторожно Туманов и покачал головой. – А вот об этом я говорить не хочу. Горбатого могила исправит! – Он слегка ударил кулаком по столу, негодуя на строптивость друга. – Допрыгался! Вызвали в Москву. А я тебя предупреждал, – заговорил он с досадой. – А ты все со своими фармазонскими взглядами. И откуда это в тебе?

– Говори уж все. Кто меня вызывал? Зачем? Когда на ковер? – спросил Ларионов с простодушной улыбкой.

Туманов развел руками.

– Все смеешься? Дурак ты, Гриша, ой дурак! Да ты знаешь, кто тебя вызывал?! – Туманов поднял перст, памятуя боярыню Морозову.

Ларионов терпеливо ждал, щурясь от дыма. Туманов приподнялся на руках и наклонился к Ларионову.

– Лаврентий Павлович тебя вызывал, – сказал он многозначительно. – Вот кто. А ты все ваньку валяешь.

– Закроют? – спросил Ларионов спокойно.

– Не знаю, – развел руками Туманов и плюхнулся обратно в кресло, откинувшись на спинку. – Этого здесь никто никогда не знает. Да что говорить… – Он махнул рукой. – Свое имя иногда не знаешь. Он человек необычный, скрытный, умелый. Ничего не могу о нем более сказать. Но у него тут всё теперь в руках – всё.

– Когда к нему? – спросил Ларионов, ощущая искреннее стремление поскорее со всем покончить.

– В два. – Туманов посмотрел на часы. – Наберу его через пятнадцать минут.

Ларионов кивнул.

– Ты хоть у него посрамись говорить о зэках, – сказал вдруг Туманов. – На тебя пришел донос. Не знаю, кто написал, но донос пришел прямиком к начальству. Кто-то в лагере твоем стучит. Ты кого-нибудь подозреваешь?

Ларионов поджал губы и покачал головой.

– Черт-те что! – воскликнул Туманов, переживая за Ларионова и еще больше за то, как тот себя вел.

Он казался Туманову отрешенным и неуправляемым. Он ждал от Ларионова ярости, волнения, негодования и никак не рассчитывал увидеть покой. Это было не похоже на его товарища, и Туманов даже подумал, что Ларионов не в себе.

– Гриша, – продолжал Туманов настойчиво, – я знаю, что ты порядочный коммунист. Я не сомневаюсь в тебе. Но ты очень изменился! – Туманов отпил воды из соседнего графина. – Я понимаю, что тебе там тяжело. Знаю, что произошло много всего. Но ты должен собраться.

– Я вполне собран, – решил успокоить друга Ларионов. – Я действительно устал с дороги. Но я готов к беседе с товарищем Берией и не вижу причин для твоего беспокойства. Я отдаю отчет во всех своих действиях и словах. Одна сложность…

– Говори, – перебил его Туманов.

– Я безнадежно голоден.

– Черт бы тебя побрал! – сплюнул Туманов.

Он набрал вертушку, и лицо его преобразилось: на том конце ответил Берия.

– Лаврентий Павлович, товарищ Ларионов у меня, – отрапортовал Туманов. – Прикажете явиться?.. Так точно, Лаврентий Павлович. Вас понял. – Туманов повесил трубку. – Через пятнадцать минут он тебя ждет. Пойдешь один. Приказ.

Ларионов едва сдерживал улыбку. Он чувствовал, что все происходящее напоминало театр абсурда. Туманов готовил его так, как готовят невесту к первой брачной ночи или теленка к закланию. Вся церемонность этой процедуры казалась ему нелепой и даже отвратительной, учитывая, как бесцеремонно обращались с людьми, за которых он отвечал в лагпункте. «Все это бутафория, – пронеслось в голове Ларионова. – Через несколько минут меня могут уже вести в подвалы и подвергать пыткам. И зачем эти коньяк, и шоколад, и церемонность? Все это – двойные стандарты. Вот оно! – Ларионов встрепенулся. – Вот в чем все дело. Нет одного стандарта, все время действуют условия: тут один стандарт применить, тут другой. И