Песня жаворонка - Уилла Кэсер
— Нет, мама, я не голодна. Я, наверное, пойду наверх.
— Наверняка у тебя там какая-нибудь книжка припасена, — сказала миссис Кронборг, доставая еще один пирог. — Лучше принеси ее сюда и читай. Здесь никто не будет тебе мешать, а у тебя на чердаке ужасно холодно.
Тею всегда уверяли, что ей никто не будет мешать читать в гостиной, но мальчики приходили и болтали, а отец, подкрепив силы пирогом и кувшином молока, произносил длинные речи.
— Ничего, что холодно. Я возьму горячий кирпич для ног. Я положила его в печку перед уходом; надеюсь, мальчишки его не стащили. Спокойной ночи, мама.
Тея взяла кирпич и фонарь и помчалась наверх, стараясь не мешкать на продуваемом всеми ветрами чердаке. Она молниеносно разделась и забралась в постель вместе с кирпичом. На руки Тея натянула белые вязаные перчатки, а голову замотала куском мягкой фланели, бывшим младенческим платьицем Тора. Оснащенная таким образом, Тея была готова к делу. Она взяла с тумбочки толстый том в мягком переплете — из серии романов в бумажных обложках, которые аптекарь продавал коммивояжерам. Тея купила этот роман только вчера: ее заинтриговало первое предложение, и еще, пробежав глазами по странице, она наткнулась на волшебные названия двух русских городов. Это была «Анна Каренина» в плохом переводе. Тея открыла книгу на закладке и принялась вглядываться в мелкий шрифт. Гимны, больная девушка, сломленные жизнью фигуры в черном были забыты. В московском дворянском доме давали бал.
Тея страшно удивилась бы, скажи ей кто-нибудь, что много лет спустя эти сморщенные лица вспомнятся ей, когда будут больше всего нужны, когда они давно уже скроются под землей, что они покажутся ей такими же полными смысла, отмеченными таинственной печатью судьбы, как сейчас — русские дворяне на балу под водительством элегантного Корсунского.
XVIII
Мистер Кронборг очень ценил свой покой и был слишком практичен, чтобы чересчур донимать своих детей религией. Он верил искреннее многих проповедников, но, когда говорил с домашними о том, как им следует себя вести, обычно первостепенное внимание уделял соблюдению внешних приличий. Церковь и труды в приходе обсуждались у Кронборгов, как в любой другой семье обсуждаются темы семейного ремесла. Воскресенье было самым загруженным днем, подобно тому как торговцы в лавках на главной улице города сильнее всего сбиваются с ног в субботу. Если в приходе проводились молитвенные бдения-реколлекции, приходила пора особо тяжких трудов наперегонки со временем, все равно что страда для крестьян. Приехавших старейшин нужно было размещать у себя и кормить, в гостиной ставили раскладушку, и матери семейства приходилось весь день готовить еду, а вечерами посещать бдения.
На одном из этих бдений Анна, сестра Теи, принесла исповедание веры, но как-то, по выражению миссис Кронборг, суетливо. Анна ежедневно усаживалась на «скамью кающихся» перед алтарем и просила конгрегацию молиться о ней, а дома от нее исходила атмосфера траура, и лицо ее как бы говорило домашним: «Я не то что вы все». Все это было тяжким испытанием для ее братьев и сестры. Впрочем, они понимали, что набожность Анны идет на пользу отцу. У каждого священника хотя бы один из детей должен участвовать в церковной жизни не просто для виду, и Тея с мальчиками радовались, что эту роль взяла на себя Анна, тем самым освободив остальных.
— Анна у нас американка, — говаривала миссис Кронборг.
На долю Анны почти не досталось скандинавской натуры, которая в разной степени проявлялась у других детей. Анна достаточно походила на других мунстоунских девочек, чтобы считаться хорошенькой. Характер у нее был самый заурядный, как и лицо. Положение старшей дочери священника было для Анны важно, и она старалась вести себя соответственно. Она читала сентиментальные религиозные романы и имитировала духовную борьбу и великодушные поступки гонимых героинь. Она не знала, что думать, пока кто-нибудь ей этого не объяснял. Ее мнения даже по самым мелким и обыденным вопросам были почерпнуты из денверских газет, еженедельного церковного листка, проповедей и обращений к воскресной школе. Ничто не привлекало ее в первозданном своем облике; можно сказать, в первозданном облике абсолютно все было неприемлемо, пока не облачалось во мнение какого-либо авторитетного лица. Идеи Анны о привычках, характере, долге, любви, браке были собраны в тематические разделы, как сборники популярных цитат, и не имели ничего общего с насущными потребностями человеческого бытия. Все эти темы она обсуждала с другими девочкам-методистками, ровесницами. Например, они могли часами говорить о том, какое поведение намерены или не намерены терпеть в поклоннике или муже, и слабость мужской натуры вообще также служила популярной темой. В обращении Анна была безобидна и мягка характером (кроме случаев, когда задевали ее предрассудки), чистоплотна и трудолюбива. Самым большим изъяном ее характера было ханжество. Но вот ее манера обобщать действительно пугала. Анна чересчур много думала о греховности Денвера, Чикаго и даже Мунстоуна. В ней не было деликатности, обычно свойственной горячим порывистым натурам — лишь болезненное любопытство, которое оправдывает себя чудовищностью чужих грехов.
Тея, ее образ жизни и ее друзья казались Анне греховными. Она не только питала тяжкие предрассудки в отношении мексиканцев; она постоянно помнила, что Испанец Джонни — пьяница и что «никто не знает, чем он занимается, когда убегает из дому». Тея, конечно, притворяется, что хорошо относится к мексиканцам, потому что они музыкальны, но все знают, что музыка — нечто совершенно не важное, ничего не значащее для репутации девушки. Что же тогда важно и что имеет значение? Бедная Анна!
Анна одобряла Рэя Кеннеди как молодого человека размеренных привычек и безупречного поведения, но очень сожалела, что он атеист и что он не пассажирский кондуктор в красивой форме с блестящими пуговицами. В целом она не могла понять, что такой образцовый молодой человек нашел в Тее. К доктору Арчи она относилась уважительно из-за его положения в городе, но знала, что он целовал хорошенькую дочь мексиканского певца-баритона, и собрала целое досье на его поведение в часы досуга в Денвере. Он был «распущенный» и именно этой распущенностью нравился Тее. Ей всегда были симпатичны безнравственные люди. Анна часто говорила матери, что доктор Арчи слишком вольно ведет себя с Теей.