Песня жаворонка - Уилла Кэсер
Город успокоился после истории с бродягой, а неделю спустя городская вода приобрела неприятный запах и вкус. У Кронборгов был свой колодец на заднем дворе, и они не пользовались городским, но слышали жалобы соседей. Сначала решили, что корни тополей проросли в городской колодец и загнили, но инженер насосной станции убедил мэра, что вода в колодце хорошего качества. Мэры соображают медленно, но, поскольку колодец пришлось исключить, начальственный ум наконец обратился на водонапорную башню: ничего другого в системе городского водоснабжения не было. Обследование принесло богатые плоды: оказалось, что бродяга сквитался с Мунстоуном. Он залез на башню по скобам и вместе с башмаками, шляпой и свертком тряпья утопился в семидесяти пяти футах холодной воды. Городской совет слегка запаниковал и издал новый указ по поводу бродяг, но тиф уже начался и унес на тот свет несколько взрослых и полдюжины детей.
Любые происшествия в городке всегда захватывали Тею. Ей было приятно читать в денверской газете сенсационные сообщения из Мунстоуна. Но она жалела, что видела бродягу в тот вечер, когда он входил в город, нюхая пропахший ужином воздух. Его лицо неприятно четко отпечаталось в памяти, а из головы не шла загадка его поступка, и Тея пыталась решить ее, словно трудную задачу по арифметике. Даже играя на пианино свой ежедневный урок, Тея прокручивала где-то в глубине мыслей трагедию бродяги, непрестанно пытаясь понять, какая бездна ненависти или отчаяния может толкнуть человека на такой отвратительный шаг. Перед глазами стояла фигура в заношенном клоунском костюме, с белой краской на плохо выбритом лице, играющего на аккордеоне перед толпой. Тея запомнила его худобу и высокий залысый лоб, скошенный назад, словно круглая железная крышка от кастрюли. Как можно дойти до такого падения? Тея попыталась поделиться своей растерянностью с Рэем Кеннеди, но он не считал возможным обсуждать с ней подобные вещи. Его сентиментальное представление о женщинах гласило, что они должны быть глубоко религиозны, в отличие от мужчин, которые имеют право сомневаться и в конце концов отвергать. Его концепцию довольно точно воплощала картина под названием «Пробуждение души»[71], которую в те годы можно было увидеть во многих мунстоунских гостиных.
Как-то вечером, преследуемая фигурой бродяги, Тея отправилась к доктору Арчи. Когда она пришла, он зашивал две большие раны на лице маленького мальчика, которого лягнул мул. После того как доктор забинтовал ребенка и отправил вместе с отцом домой, Тея помогла вымыть и убрать хирургические инструменты. Потом плюхнулась на свой обычный стул рядом с письменным столом и заговорила о бродяге. Доктор заметил, что глаза у нее жесткие и зеленые от волнения.
— Доктор Арчи, мне кажется, что весь город виноват. Я сама виновата. Я знаю, он видел, как я зажимала нос. И мой отец виноват. Если он верит в то, что написано в Библии, он должен был пойти в каталажку, забрать оттуда этого человека, вымыть его и позаботиться о нем. Вот этого-то я и не могу понять: люди верят в то, что написано в Библии, или все-таки нет? Если важна только будущая жизнь, а сейчас мы живем только для того, чтобы к ней приготовиться, зачем мы стараемся заработать деньги, или научиться чему-нибудь, или повеселиться? В городе нет ни одного человека, который бы в самом деле жил по Евангелию. Так оно важно или нет?
Доктор Арчи крутанулся на стуле и посмотрел на Тею искренне и снисходительно:
— Смотри, Тея, мне представляется следующая картина. У каждого народа своя религия. Все религии хороши, и все довольно-таки похожи между собой. Но я не понимаю, как мы можем соблюдать их заветы в том смысле, о котором ты говоришь. Я много думал об этом и не могу отделаться от мысли, что, пока мы живем в этом мире, мы должны жить ради самых лучших вещей этого мира, а они все материальны и поддаются проверке. А вот религии в основном пассивны, они по большей части сообщают, чего мы не должны делать. — Доктор беспокойно двигался, ища глазами что-то на противоположной стене. — Смотри, если вычесть годы раннего детства, время на сон и отупение старости, получается, что мы бодры и сильны всего лишь лет двадцать. Этого не хватит, чтобы изучить и половину прекрасных вещей, сотворенных в мире, а тем более — сотворить что-нибудь самому. Я думаю, нам следует соблюдать заповеди и в меру сил помогать другим людям, но самое главное — прожить эти двадцать великолепных лет, делать все, что в наших силах, и наслаждаться всем, чем можем.
Доктор встретился глазами с вопросительным взглядом своей маленькой подружки, в котором читалась острая пытливость. Этот взгляд всегда умилял его.
— Но бедные люди вроде этого бродяги… — Она умолкла и нахмурилась.
Доктор подался вперед и, словно пытаясь защитить Тею, накрыл ладонью ее ручку, сжатую в кулак на зеленом сукне стола:
— Безобразные трагедии случаются, Тея; они всегда происходили и всегда будут происходить. Но неудачников сметают в кучку и забывают. Они не оставляют незаживающих рубцов на мироздании и не влияют на будущее. Хорошие вещи — те, которые сохраняются надолго. Люди, которые пробивают себе путь и создают что-нибудь, — вот кто важен.
Он заметил слезы у нее на щеках и вспомнил, что никогда еще не видел ее плачущей — даже когда она, совсем маленькая, размозжила себе палец. Доктор поднялся, подошел к окну, вернулся и сел на краешек стула.
— Тея, забудь о бродяге. Этот мир огромен, и я хочу, чтобы ты объездила и повидала его весь. Однажды ты поедешь в Чикаго и займешься своим прекрасным голосом. Ты станешь первоклассным музыкантом, и мы будем тобой гордиться. Вот взять, например, Мэри Андерсон[72]: ею гордятся даже бездомные. На всей железной дороге Q не найдется бродяги, который бы о ней не слышал. Все любят людей дела, даже если знают их только по портретам на коробках от сигар.
Они говорили долго. Тея знала, что доктор Арчи никогда еще не открывал ей душу так полно. Никогда еще не вел с ней настолько взрослых разговоров. Она вышла из клиники счастливая, польщенная, с новым запасом сил. Она долго бегала по белым в лунных лучах улицам, глядя на звезды и синеву ночи, на тихие дома, утонувшие в черной тени, на сверкающие песчаные холмы. Она любила знакомые деревья, и людей, живущих в этих домиках, и незнакомый мир, лежащий еще дальше Денвера. Ей казалось, что ее разрывают пополам желание уехать навсегда и желание навсегда остаться. У нее всего двадцать