Сорока на виселице - Веркин Эдуард Николаевич

Уровень V.

Лестница вывела в зал со сводчатым потолком, уровень V, судя по схеме, представлял собой разомкнутую окружность, скобу, дугу, вернее, подкову, да, скорее подкову. Один конец подковы – лестница, второй – выход на галерею.

Мария поправила ранец.

– А ты можешь объяснить, зачем мы сюда все-таки прилетели? – спросил я.

– Смотри!

Мария указала пальцем.

На стене зала поблескивала смальтой искусная мозаика от пола до потолка, синяя лошадь, четыре звезды. Я всмотрелся: слепая и старая, с просевшей спиной, вислым и гладким брюхом, костистой апокалиптической головой, распухшими больными коленями, из уха выглядывал зубастый острорылый угорь, лошадь.

– Синхронная физика как милосердие, – весело прокомментировала Мария. – Я бы так назвала…

Мозаику рассекала трещина, на полу блестели бирюзовые квадратики смальты, я наклонился и подобрал несколько штук, неожиданно тяжелые, гладкие. Лошадь насыщенной жизни.

– А ты заметил, что она не слепая, а безглазая? – спросила Мария. – В этом наверняка есть некий смысл. Как думаешь? У физиков ведь ничего в простоте…

Я вгляделся и увидел, что лошадь действительно безглазая, то есть глаз на морде не предусматривалось, в местах, предназначенных для глаз, синела воспаленная кожа.

– Лошадь – это цивилизация, – сказал я. – Именно с одомашнивания лошади началось покорение пространства, сначала лошадь, потом колесо, потом лошадиные силы и звездолеты. Слепота тоже понятна – мы бредем на ощупь, всегда на ощупь. Трещина говорит о том, что милосердие всегда внезапно…

Мария рассмеялась.

– Ты, оказывается, прирожденный лгун. А прикидывался приличным человеком, спасателем, людей выручал… У тебя в роду, случаем, не водилось поэтов, лириков, миннезингеров? Генетики утверждают, что это закрепляется.

– Лошадь – символ верности, – добавил я. – Слепой беззаветной преданности. Лошадь никогда не наступает на упавшего человека. А еще… Не исключено, что это указание на Голову Коня, на созвездие, возможно, имеется в виду Тейя…

– Это прекрасно, – сказала Мария. – Но знаешь, мне кажется, слепая лошадь… Другая история. Из другой истории.

– Может, там продолжение?

Мы перешли в следующий зал, во второй.

– Синхронная физика как бастион, – предположила Мария. – Как живая…

Горы, скорее холмы, поросшие травой, много белых камней, низкие облака, крепость на вершине одного из холмов, невысокие, сложенные из валунов стены, тяжелая квадратная башня на правом углу, садящееся солнце. У подножья холма два рогатых вола, впряженных в плуг, пала крепость, крепость продолжает держаться. Картина действительно как живая, художник использовал необычную, шершавую смальту, именно она давала странный эффект. Не мозаика, гобелен на ветру.

– Мне надо с тобой поговорить.

– Хорошо…

Как живая стена. Мне хотелось постоять здесь, но Мария отправилась в третий зал.

– Синхронная физика как великая схизма, – сказала Мария.

Стена в третьем сияла сквозь осевшую на смальте пыль, тысячи звезд, свет их сливался в море белого огня, на берегу огня стоял человек. Его лица нельзя было различить, темный силуэт, человек плечистый, в левой руке сфера, в правой, кажется, меч – мозаика в этом месте осыпалась, плохо видно, пылающий меч.

Красиво. В нашем Институте мозаик нет, хотя… Не исключено, что мы их пока не нашли, что где-то в глубинах…

Мария приложила ко лбу ладонь, точно свет был настоящий, смальта излучала завораживающее сияние, в каждом кусочке жила звезда.

– Это, надо полагать, Юнг… – Мария указала на силуэт. – А что у него в руке? Не очень видно… крест какой-то…

Я вгляделся, в руке человек держал хрустальный шар с вплавленной трехмерной системой координат, я заметил, что звезды просвечивают сквозь фигуру.

– Думаю, это не Юнг. Синхронные физики, как я успел заметить, никогда не изображают Юнга, в нашем Институте нет ни скульптуры, ни картины… Складывается впечатление, что его изображения под негласным запретом.

– Почему же?

Мария продолжала рассматривать мозаику из-под ладони.

– Присутствие Юнга преждевременно… А значит, это не он. Синхронисты чрезвычайно суеверны…

– Тогда Сойер? – предположила Мария. – Или Дель Рей? Архангел Михаил?

– Михаил? – удивился я.

– Не знаю… Похож. Меч, зерцало, звезды… К тому же, если я правильно помню, Михаил – страж неба… Это явно небо.

Мария указала на звезды, блистающие за спиной.

– Я думаю, это Декарт, – сказал я. – Сияние за спиной – светоносный и всепронизывающий океан, меч, видимо, символизирует метод, сфера – систему координат.

– При чем здесь Декарт?

Мария послала лампу выше и сделала ее ярче, перевела в дневную гамму. Смальта в дневном сияла.

– Декарт предвидел эфир, – сказал я. – Декарт предложил способ познания. Декарт определил точку толчка. В сущности, синхронная физика выросла из этого…

– Только не говори, что первым синхронным физиком был Декарт! – нервно перебила Мария.

– Наверное, это все-таки не Декарт… Михаил? – предположил я.

Есть ли разница.

– Не исключено… – Мария рассматривала фигуру с мечом в деснице, с бездной в шуйце. – Михаил мне тоже нравится. Насколько я слышала, многие синхронисты привержены… что неудивительно, с их-то порядком… Так что, вполне может быть, это Михаил…

– О чем ты хотела поговорить?

– Пойдем дальше. Здесь интереснее, чем я предполагала, здесь… Здесь словно кто-то есть…

Мария направилась к следующему залу, я подумал, зачем для каждой композиции предусмотрен отдельный зал, можно было все разместить в одном.

Мы шагали дальше, коридор между третьим и четвертым сиял золотой чешуей, в каждой чешуйке отражалась Мария, отражался я.

– Необычное место, – сказал я. – Вроде научный объект, а с другой стороны… Нечто…

– Да, это чувствуется… воздух движется.

– Это сквозняки, в больших зданиях всегда так, но… Я понимаю, Дель Рей был очарован красотой, многие его последователи тоже…

Мы вошли в четвертый зал.

– Ночь… – прошептала Мария. – Это ночь…

Ультрамарин, по краям переходящий в тьму.

– Похоже на холл нашего Института, – согласился я.

Там тоже звезды, и под ногами, и над головой, достаточно протянуть руку. Но коснуться нельзя, звезды отделены от нас непроницаемой пустотой.

Здесь…

– Тропа Иакова… – Мария протянула руку. – Не могу сказать…

Ради этого стоило лететь сюда, пожалуй. Стена была исполнена звезд, они выступали из дымки, которая словно клубилась над гладкой поверхностью смальты.

– Синхронная физика как усталость.

Я не удержался и приблизил лицо к стене, но даже так не мог определить – звезды вплавлены в темную синеву стекла или архитектор поместил за верхним мозаичным слоем настоящий космос и звезды висят в нем, замершие в бесконечности, я почувствовал холод сквозь слегка выпуклое стекло.

– В четвертом веке один из последователей Оригена написал трактат, подлинное название его давно утрачено. Этот трактат был признан еретическим на одном из Александрийских соборов, все его немногочисленные списки уничтожили. Гностики называли трактат «Простуда», а некоторые его постулаты можно проследить в поздних манихейских ересях. Если упрощать…

И все-таки – лед.

Сфера неизбежности отлита из самого прочного льда, ангел тьмы сделал это неспроста, людям нет спасения и нет исхода, лед непроницаем, но если душа чиста и сияла при жизни, то жар ее может прожечь безмерный хлад. И после ушедших светлых душ в небесной тверди остаются проточины, и именно сквозь эти проточины до нас доходит ослепительный горний свет.

Это и есть звезды.

– Когда-нибудь, через положенное время, которое трудно вообразить, чистые души истончат ледяную твердь, свод обрушится, и град небесный станет окрест.

– А это что? – спросил я.

В правом углу стены, я, приглядевшись, рассмотрел маленький белый корабль.

– Аллегория упования, – пояснила Мария. – Синхронная физика перенесет позабытых детей неба через Путь Сенокосцев… Ты видишь?! На что это похоже?