Сорока на виселице - Веркин Эдуард Николаевич

– Что самое важное в исследовании руин? – спросила Мария бодро.

– Свет.

Мария достала из ранца белый шар, быстро сжала, подкинула, шар повис над головой, налился бледным светом.

– Еще?

– Веревка.

Мария предъявила веревку. Шестьсот метров, мононить, выдержит полтонны, прекрасная веревка.

– Огниво.

Вместо огнива в ранце нашелся вакуумный резак, Мария прицепила его к поясу и огляделась.

– Теперь надо отыскать вход…

Крыша была засыпана обломками: бетоном, кусками разорванного металла, оранжевой смолой изоляторов, множеством одинаковых причудливых деталей, назначение которых угадать было трудно. На обломках и между ними проросли сизые лишайники, мох и тонкие, похожие на белую траву грибы. Я не удержался, наклонился и понюхал, и обнаружил, что грибной запах исходит не от них.

– Все как полагается, – сказала Мария. – Сначала полет, потом руины. Полет – руины, полет – руины, руины – полет. Синхроничность…

Она подняла обрывок арматуры.

– Страшно представить, что чувствуют синхронные физики. – Мария швырнула арматуру. – Руины, руины и никакого полета. А надо идти, идти вперед…

Металл беззвучно упал в мох.

– Может, все не так, – сказал я. – Может, напротив, они боятся успеха.

– Почему?

– А что делать после победы? Представь, что завтра Уистлер все-таки решит проблему синхронизации. Поток Юнга откроет двери в любую часть космоса, что дальше?

– Как что? Мы начнем осваивать Вселенную, мы встретим…

– А если нет? – спросил я.

Мария подобрала деталь, похожую на двойную спираль.

– А если и дальше… никого? Сейчас они объясняют это малым молчанием, чем будут объяснять потом?

– Спроси это у Кассини. Он наверняка расскажет. Давай…

Мария запустила спираль вслед арматуре, закинула на плечи ранец.

– Давай лучше искать вход. – Мария подтянула ремни ранца.

– Вряд ли вход далеко от стартового стола, – заметил я. – Где-то здесь…

Я угадал, вход оказался рядом, его не завалило, края затянуло мхом, отчего вход стал похож на вялый сомовий рот. И холод, снизу тянуло холодом и сырым бетоном. Мария медлила, я поймал лампу, запустил вниз.

Лестница. Площадка. Лифт. Мох. Лампа вернулась к Марии.

Мария раздумывала.

– Ты уверена?

Лифт не работал, спускались по лестнице.

– Если мы встретим других, это будет смешно, – сказала Мария.

Природа проросла в глубь старого института, два уровня мы шагали по сырому мху, упругому, пружинившему под ногами, я первый, Мария следом. Шаровой фонарь предупредительно опережал нас, освещая погружение, хотя мне казалось, что и без фонаря светло, стены.

– Если мы не встретим других, это будет ужасно, – сказала Мария.

– Не знаю… Одиночество – хребет нашей цивилизации, мы никогда не жили с кем-то, мы привыкли. Нужен ли нам брат? Младший брат станет испытанием, искушение взять его под крыло… ему слишком сложно противостоять. Если же брат окажется старшим… это удар страшнее… Жизнь с оглядкой. Любой поступок, любой успех, любое поражение будут рассматриваться через призму наличия чужих.

– Опасные мысли, – заметила Мария.

– Я знаю.

– Опасные мысли, – повторила Мария. – А тебе не кажется, что отсутствие братьев… весьма подозрительно?

– Это кажется подозрительным последние триста лет. И первая мысль – что, если они не отсутствуют?

– Хватит, хватит! – потребовала Мария. – Мне этого в школе хватило, еще и здесь… Давай лучше про тупик.

– Тупик – это не всегда отсутствие пути, – сказал я. – Иногда это слишком много путей…

– Нет, про тупик достаточно! – перебила Мария. – Поразительно! Что бы мы ни сказали, что бы мы ни подумали, все сказано, все подумано, все превратилось в банальность еще сто лет назад…

Гораздо раньше. Лампа стала ярче, контуры ее расплылись, я подумал, что она напоминает шаровую молнию. Есть ли общество любителей шаровых молний?

– Гораздо раньше, – продолжала Мария. – Я слышала, вчера Уистлер… Опять с ним что-то приключилось?

Мария шагала за мной, стараясь ступать в след, я не оглядывался, но знал это.

– Недомогание… да, пожалуй… Выпали зубы.

– Что?

– Сломались зубы, – повторил я. – Он положил их в пузырек и теперь носит на шее. На веревочке.

Мария хмыкнула.

– Многие носят зубы на веревочке… я здесь ничему не удивляюсь… А зубы… Это последствия вектора?

– Вряд ли… Наверное, переутомление.

– От переутомления выпадают зубы? – Мария послала лампу вперед.

Я не знал, от чего вообще выпадают зубы.

– От вектора точно не выпадают, – сказала Мария. – Как он?

Мох стал тоньше, но плотнее, а через уровень исчез вовсе. Лестница, покрытая бетонной крошкой, уходила вниз. Здесь цементом пахло сильнее.

– С утра работал, – ответил я. – Лежал на диване, писал карандашом. Доктор Уэзерс говорит, что клеточная терапия помогает.

– Над чем работал?

– Заметки. Свободные размышления…

– О чем?

– О старении лестниц, кажется, – ответил я.

– Старение лестниц? – спросила Мария.

Я услышал, что она улыбнулась.

– Что-то вроде. Это как-то относится к синхронной физике?

– Кто его знает… И как стареют лестницы?

Кажется, она об этом задумалась.

– Лестницы стареют с середины, – ответил я.

Это действительно так. Большинство людей выбирают для подъема середину, поэтому она изнашивается быстрее.

– Смотри, Ян!

План уровня, план сектора, понятный, со стрелками, цветовыми обозначениями, пиктограммами, забавные человечки суетились на схеме.

– Старая школа, – заметила Мария. – Все понятно, куда идти, как… Почему у нас все непонятно?

Объем обозначен «V», судя по схеме, до него недалеко, спуститься на пятнадцать уровней, затем свернуть на галерею.

– Как мы удачно… – Мария постучала пальцем по схеме. – Не придется блуждать в этих катакомбах…

Пятнадцать уровней, я не сомневался, что Мария намерена оценить Объем. И хранилище, какой библиотекарь устоит перед хранилищем?

Мы продолжили схождение.

– Современная архитектура ойкумены – это чистое издевательство, – рассуждала Мария. – Зачем в моем номере с потолка свисает какая-то елка? Зачем стены каждый день то ближе, то дальше? Это насмешка над человеком и здравым смыслом. Архитектура – застывшая музыка, но я не слышу музыки, я слышу скрежет и вой.

– Возможно, в этом кроется нечто иное, – сказал я.

– Что значит «иное»?

Мы спускались по лестнице.

Дело тут вовсе не в здравом смысле. Раньше человек придумывал и делал машины, а значит, находился вовне по отношению к этим машинам. Поэтому даже внутри, например, звездолета «Тощий дрозд» человек всегда знает, куда следует идти: мостик наверху, трюм внизу, реактор и привод в корме, между ними лифты и лестницы, палуба с навигационными системами. Порядок.

Лестница менялась. Перекашивалась, сжималась, ступени топорщились сломанным бетоном, некоторые и вовсе отсутствовали, так что приходилось прыгать. Небезопасный спуск, если стены сложатся… выбраться будет непросто.

Что мы видим на примере нового Института Пространства? Мы видим, что он придуман и построен не для человека. Архитектурные решения, вызывающие клаустрофобию и искажение восприятия, неудобные жилые помещения, бесконечные слепые коридоры, отсутствие привычных окон, наклонные полы, нет углов. А если машина построена не для человека, кто ее построил?

– Ян, прекрати, – попросила Мария. – Если бы я знала, что и тебя понесет по этим закоулкам, я бы одна полетела…

– Человеческое в нас сопротивляется, протестует – и синхронные физики неосознанно выписывают с Земли книги, сотни тысяч томов, потому что книга – тысячелетний носитель привычной геометрии, в ней всегда четыре угла, и эти углы всегда прямые.

– Ян! – Мария остановилась, притопнула ногой. – Хватит!

– Я хотел тебя повеселить, – объяснил я. – Ты слишком серьезная.

– Мне весело, – сказала Мария. – Я несерьезна. Ты повеселил. Пришли.