Дорогой мужества - Д. Хренков

Тяжело далась юнгам эта победа. Погиб лейтенант Павловский, тяжело ранен политрук Лапин. Убиты Миша Ворох, Николай Крючков, Борис Носков, Володя Ивашкевич, младший брат комсорга. Ранены командиры взводов Федчун и Лешуков. Контужен комиссар Зеленков. Погиб Шевцов, защищая в рукопашной схватке раненого старшину Тарасова.　

Командование ротой принял Николай Ивашкевич, голубоглазый старшина, уроженец города Горького. Он быстро и правильно оценил обстановку. Юнги находились буквально в двадцати — тридцати метрах от позиций врага. Фашисты временно прекратили стрельбу из минометов и орудий, зная, что морякам путь назад всегда можно отрезать стеной огня. Накопив силы, враги думали уничтожить их. Связь с командованием батальона прервалась, — связной Александр Сухов погиб. А доложить обстановку командованию нужно во что бы то ни стало. «Кого послать с донесением? Ведь это почти на верную гибель!» — мучительно думал Ивашкевич. К нему подошел мичман Черненко, заменивший Зеленкова.　

— Комиссар передал мне карту. Здесь, за узкоколейкой, течет ручей Мойка. По нему можно выйти к Неве, а там свои. Кого решили послать?　

— Товарищ старшина, разрешите я заменю Сухова.　

Это сказал Ивашкевичу Поляков, услышавший последние слова Черненко.　

— Иди, Саша, но будь осторожен, не рискуй зря. Ползи вдоль узкоколейки до ручья, а затем по его правому берегу к Неве. Так дальше и дольше, но зато вернее.　

Отважный юноша выполнил задание, пробрался на командный пункт батальона. Начальник штаба бригады полковник Ярыгин передал Ивашкевичу приказ: «Держаться до последнего. С наступлением темноты подойдет пятый батальон под командованием капитана Карельского».　

Получив приказ, Ивашкевич принял отчаянно смелое решение: наступать своими силами, захватить позиции врага за противотанковым рвом и там закрепиться.　

— Немцы с наступлением темноты собираются атаковать нас, а мы упредим их, — говорил он командирам взводов — старшинам Колбасе, Терещенко, Спиридонову. — Неожиданный удар даст нам преимущество.　

На том и порешили.　

— Приготовить гранаты. Бросать только по команде! — передал по цепи Ивашкевич.　

Юнги приготовились к новому броску.　

— Гранаты!　

Десятки взрывов раздались одновременно в окопах, занятых фашистами. Еще рвались гранаты, когда Ивашкевич вскочил на кромку рва. За ним поднялись остальные моряки. В ход пошли штыки и ножи. Боцман Белоголовцев схватился с четырьмя гитлеровцами. Троих заколол штыком, а на голову четвертого с силой обрушил приклад винтовки. Забросал гранатами пулеметный расчет врага Виктор Шишкин. Семенов и Дубов подорвали дзот. Рослый немец в упор выстрелил в Ильина. Пуля ожгла плечо. Юнга упал. Немец хотел добить его, но подоспел Юрий Корчагин и заколол гитлеровца штыком.　

Плечом к плечу с молодыми балтийцами шли в атаку ленинградские девушки: семнадцатилетняя Дора Беликова и сестры Ира и Зоя Аверины — медицинские работники бригады. Их мужество и умелые нежные руки спасли жизнь многим раненым морякам.　

В разгар боя, когда силы юнг начали ослабевать, подошло подкрепление. Усталые и голодные, прокопченные в пороховом дыму, с наспех перевязанными ранами, юнги снова бросились в атаку.　

Под покровом ночи группа моряков во главе с Белоголовцевым, проделав проход в проволочном заграждении, вплотную подобралась к деревне Арбузово. Дружный и внезапный удар ошеломил гитлеровцев. Они выскакивали из домов, но их настигал меткий огонь станкового пулемета Алексея Белоголовцева. Шинель отважного боцмана была продырявлена во многих местах, каска пробита. Вражеские пули изрешетили щит «Максима», но руки моряка не отрывались от гашетки до тех пор, пока гитлеровцы не были выбиты из деревни.　

Бой был выигран. Балтийцы закрепились на околице деревни, захватили несколько пулеметов и минометов, десятки автоматов, сотни гранат с длинными деревянными ручками и набрали вещевой мешок «железных крестов», снятых с убитых фашистов.　

На рассвете роту юнг отвели на отдых. У переправы их встретил полковник Ярыгин. Он горячо приветствовал победителей:　

— Хорошо дрались, по-флотски. Военный Совет Балтфлота благодарит вас за доблесть…

— Нет, сейчас никак не могу!　

Старший лейтенант Клин решительно рубанул ладонью воздух. Пламя в коптилке, сделанной из сплюснутого стакана противотанкового снаряда, встрепенулось, как желтая бабочка. В неярком свете мы увидели часть стены землянки, жердевые нары, столик на двух ножках, на котором стоял светильник.　

— Жизнь на нашей переправе начинается ночью, — словно оправдываясь за резкость отказа, снова заговорил Клин. — Переправа насквозь простреливается. Так что пока отдыхайте. На том берегу часы для сна короче воробьиного носа.　

Старший лейтенант вышел. Почти тотчас затрепетало пламя коптилки. Показалось, что на переправе заработали мощные паровые молоты. Земля под ногами задрожала. Дверь, тщательно прикрытая начальником переправы, распахнулась, и светильник погас. Теперь мы сидели в темноте, следя за тем, как, чадя бензином, тухли красные искорки на фитиле коптилки. Потом, заглушая бензиновый запах, в землянку ворвались запахи иные, более острые. Это были запахи тротила,　обожженной земли.　

Сплошной грохот продолжался минут десять. Наша землянка качалась, как зыбка. Пожалуй, только сейчас мы окончательно поверили в цифру, которую недавно под диктовку старшего лейтенанта Клина записали в свои блокноты: за две последние недели октября 1941 года фашисты обрушили на переправу более 27 тысяч снарядов и мин.　

Мой спутник, фотокорреспондент нашей армейской газеты Женя Цапко, любил язык цифр. Вот и сейчас, как только в землянку вошел солдат и зажег коптилку, он вытащил из своей полевой сумки блокнот, карандаш и что-то стал подсчитывать, шевеля чуть припухшими губами.　

— А пожалуй, там порция снарядов и мин раза в три больше. — Женя взглянул на солдата. Тот не удостоил его ответом, но повернулся ко мне и сказал:　

— Там на каждом квадратном метре уже разорвалась либо бомба, либо мина или снаряд.　

«Там» — это на Невском пятачке — крохотном клочке земли на левом берегу Невы. Туда мы держали путь.　

Много раз в этот день еще гасла коптилка в нашей землянке. Мы немало натерпелись страху, прежде чем стало смеркаться и нам удалось забыться на нарах коротким, но освежающим, как глоток воды в походе, сном.　

Землянку мы покинули в то неопределенное время суток, когда ноябрьская ночь, казалось, окончилась, а утро застряло где-то на пути к нам, то ли в Колтушах, то ли в Манушкино, а может быть, и в небольшой деревеньке со странным названием Черная Голова, тоже лежащей на дороге к Неве. Небо было темным, будто его задрапировали плотной маскировочной тканью. Первые шаги пришлось делать ощупью. Лишь через некоторое время я стал различать впереди себя спину старшего лейтенанта Клина. Он вел нас по лабиринту фундаментов сожженных домов, воронок, траншей, штабелей досок.　

— Где же вы, товарищ политрук? Вас, часом, не зацепило? — связной тронул меня за рукав