Допинг. Запрещенные страницы - Григорий Михайлович Родченков

Результаты исследований метаболизма новых анаболиков мы доложили на очередном кёльнском симпозиуме и оказались первыми, кто провел такую работу. Но кёльнская лаборатория обнаружила по-настоящему первый долгоживущий метаболит метандростенолона — его назвали «ночной сторож», он оставался в организме месяцами. Интересно, что обнаружили его совершенно случайно — пробы всяких неолимпийских и дешёвых видов спорта, таких как пауэрлифтинг или армрестлинг, в Кёльне ставили анализироваться в ночное время на хромассе, стоявшем, как сторож, у двери на входе. И только там по ночам появлялся странный пик, названный «ночным сторожем», он вдруг рисовался в «окне», принадлежащем другому препарату. «Окном» мы называли небольшой участок хроматограммы на распечатке результатов анализа, где должен был появиться конкретный аналит — допинговый препарат или его метаболит. Причём это окно «поставили» на Модафинил недавно: этот стимулятор стали определять после скандала на парижском чемпионате мира IAAF в 2003 году. И вдруг в этом окне появляется какой-то другой аналит!

Однако днём, когда анализировали пробы элитных спортсменов, этот пик не появлялся. Несложно было догадаться, что в дешёвых видах спорта применяются дешёвые анаболики, и, хотя спортсмены страхуются, приблизительно зная сроки выведения известных метаболитов, некий неизвестный метаболит может оставаться длительное время. При словах «дешёвый анаболик» сразу вспоминается метандростенолон. Так оно и оказалось, это был его долгоживущий метаболит.

С этого открытия в допинговом контроле началась новая эпоха. Одной из первых жертв «ночного сторожа» стала олимпийская чемпионка Афин в метании диска Наталья Садова. Её пробы анализировались по стандартной методике в нескольких лабораториях, включая нашу, всё было чисто, но вдруг из IAAF пришёл факс, «похоронка», — в Кёльне результат анализа оказался положительным. Меня хотели отправить Кёльн на повторный анализ пробы Б, но я отказался, это был явный конфликт интересов, более того, мы начали сотрудничество с Кёльном, у нас только что вышла совместная статья по определению станозолола.

Затем был второй громкий залёт, и снова олимпийский чемпион, закон парных случаев — на простанозоле попался единственный в текущем столетии российский олимпийский чемпион в тяжёлой атлетике Дмитрий Берестов. После этого я стал относиться к штангистам очень настороженно. Как так можно было навернуться на абсолютно ровном месте? Приехал международный контроль, прикормленный и договорённый, из морозильника достали чистые пробы мочи, отогрели, сами разлили — и вдруг из Кёльна рапортуется положительная проба, простанозол, причём глупо засветили на весь мир наш новый анаболик, там был огромный пик, шёл схемный приём. Но мочу-то достали из морозильника, она считалась чистой! Это невероятно и необъяснимо. С Николаем Николаевичем Пархоменко, вице-президентом Международной федерации (IWF) и директором Центра спортивной подготовки сборных команд (ЦСП), у меня состоялся тяжёлый разговор. За год тяжелоатлеты, члены сборной России, превысили критическое количество положительных результатов, что грозило отстранением на год всей сборной. Но в итоге удалось отделаться штрафом. Пархоменко, хитрый и опытный, даже многоплановый руководитель, местами был наивен и прост, у него сохранялась светлая вера в советскую науку и наших учёных. Он смотрел на меня с отеческой теплотой и надеждой, но я его честно предупредил и даже расстроил, что мы сейчас соперничать с Кёльном не в состоянии и в тяжёлой атлетике ничего хорошего в будущем не ожидается.

Многие годы Пархоменко имел большой вес в российском спорте, он был уникальным человеком. Я ежемесячно проходил у него «окуривание» в большом директорском кабинете на втором этаже. Выкуривая одну сигарету Marlboro за другой, он наставлял меня на путь истинный и просил не обижать моих ребят, штангистов, они стараются, а ты им помогай. И хотя они ему на меня постоянно жаловались, Пархоменко и его правая рука Юрий Анатольевич Сандалов, президент Федерации тяжёлой атлетики России (ФТАР), всегда меня защищали. Когда в очередной раз на меня написали какую-то кляузу, Пархоменко сказал мне со своим незабываемым украинским акцентом: «Запомни, хлопец, если ты будешь меня слушаться и не высовываться, когда не надо, то усы твои будут рость», — он произнёс именно рость, и слово «хлопец» было будто с буквой «и» и мягким знаком на конце — хлопиць.

Пархоменко любил виски, простецкий Red Label, и во время посиделок в летней беседке напротив входа в ЦСП или зимних празднований он требовал, чтобы мне наливали полнее. А сам следил, посмеиваясь одними глазами, чтобы я добросовестно выпил до дна, приговаривая: «Вот мы сейчас поглядим, каков ты есть боец на самом деле». Вообще виски я мог выпить прилично, но пару раз он спаивал меня основательно, просто в дым.

При Пархоменко тяжёлая атлетика была защищена от допингового контроля, причём на чемпионатах и Кубках России пробы собирались странным образом. То вдруг все пробы оказывались чистыми, даже без «повторок», то есть мочу сдавали разные доноры или сами штангисты заливали чистую мочу из своих запасов — где только они её брали… Но в следующий раз почти все пробы оказывались положительными, и сразу ко мне прибегали тренеры спасать своих ребят, звонил Пархоменко и звал к себе на «окуривание»: в итоге рапортовалась какая-нибудь одна несчастная проба со следами метандростенолона и мелким пиком фуросемида. Но сами анабольные монстры, от чьих ураганных проб мочи приборы жалобно пищали, подавали сигналы тревоги и были готовы отключиться, — эти хлопцы оставались безнаказанными. Я немного злился, но эмоции мои стихали: мы получали очень важную информацию о том, какие стероиды в ходу; пробы штангистов были свежим срезом текущего состояния рынка анаболических стероидов в России. Reality control…

Большим нашим достижением стал первый проведенный от начала до конца анализ по определению эритропоэтина. Это произошло 13 июля 2006 года, в тот день Юлия Дыхал прибежала ко мне вся в слезах, я подумал, беда какая-то случилась, но это были слёзы радости — на проявленной пластинке были видны изоформы ЭПО, у неё всё получилось: положительная проба была положительной, отрицательная — отрицательной. Я радостно отрапортовал в ВАДА и IAAF, но мне напомнили, что по международному стандарту для лабораторий у нас должны быть два специалиста — если после предварительного анализа, скрининга, результат оказывался положительным, то проводить подтверждение должен был второй специалист, проба должна была быть сделана другими руками. Пришлось брать на работу ещё одного сотрудника и срочно отправлять его на обучение в Австрию, к Гюнтеру Гмайнеру. Именно его метод мы воспроизвели, для этого пришлось