Отречение - Алиса Клима

– Отстань от дяди Гриши, – одергивала ее Люба, зная о тяжелом похмелье мужчины.

– Пойдем-ка лучше погуляем по поезду, – предложил ей Ларионов заговорщическим тоном.

– Ура! – запрыгала Дуняша.

– Только мать спроси, – улыбнулся он и натянул гимнастерку.

– Ступай, ступай, – одобрила Люба, закалывая тяжелую косу вокруг головы шпильками, зажатыми между зубами. – Только батьке скажи, как увидишь, чтобы много не пил и не засиживался. Лишь бы мотыляться где ни попадя…

Они шли по проходу: Дуняша держала его за обе руки и изображала коняшку, а Ларионов объяснял ей, как лошадью управляют. Дуняше нравилось, что Ларионов так много знал и готов был терпеливо делиться опытом. Ее мамка с папкой, как она их называла, никогда не разговаривали с ней как со взрослой. А Ларионов, наоборот, не ругал ее и не поучал, а только отвечал на ее бесконечные вопросы.

Дуняше шел шестой год, и она пребывала в том возрасте, когда дети чаще всего задают вопрос «Почему?». Ларионов редко общался с детьми, но находил это общение забавным и совершенно его не утомляющим. Ему не надо было напрягаться, разговаривая с ними, думать о том, как правильнее ответить, чтобы не попасть впросак. И эти естественность и прямота приводили его к расслаблению, которого ему так не хватало.

В одном из вагонов Дуняша увидела отца и поскакала к нему. Антон Степанович сидел в компании военных и что-то оживленно с ними обсуждал. На столике стояли бутылки, стаканы, на газете лежали хлеб и сырые овощи. В пустой открытой ножом консервной банке набрались уже окурки.

При виде Ларионова военные поднялись и поздоровались с Ларионовым. Среди них был майор, два капитана и старлей.

– Товарищ майор, – радостно поприветствовал Ларионова низенький майор. – Гречихин Валентин Павлович, капитан Панин Андрей Миронович, капитан Трофимов Петр Иванович и лейтенант Леша Колесников.

Ларионов радостно пожал им руки.

– Майор Ларионов Григорий Александрович.

– А я – свой, – засмеялся Антон Степанович.

– А я – Евдокия Антоновна Парамонова! – поспешила встрять Дуняша. – А мамка тебе приказала много не колдырить и не мотыляться.

Мужчины засмеялись. Ларионова пригласили присоединиться, и Дуняша сразу забралась к нему на колени. Она была уже совершенно уверена, что дядя Гриша был ее собственностью, и не собиралась его делить ни с кем другим.

– О чем толкуете, мужики? – спросил бодро Ларионов.

Майор Гречихин, неказистый, коренастый мужичок, на вид не более лет сорока, налил Ларионову водки и, задвинув на затылок фуражку, радостно покачал головой, прищуривая умные и кроткие темные глаза. Он немного картавил и от этого казался Ларионову трогательным и еще более добрым и безобидным. Особенно Ларионова забавляло, как он старался выговорить его имя, что было для него особенно сложно.

– Вот празднуем, Григорий Александрович, мой перевод на запад! – воскликнул он с неподдельной мальчишеской радостью. – А вы меня просто Валей зовите: чего притворяться важным?

Все захохотали, понимая, почему Гречихин хотел поскорее перейти на «ты». Ларионов тоже улыбнулся.

– А вы можете меня спокойно называть Гришей.

– Это не сильно поможет, – подтолкнул Гречихина капитан Панин.

– Вот заразы, сговорились! – с добротой в голосе засмеялся Гречихин. – Я уж лучше тогда буду звать тебя Ларионов. Фамилия уж больно красивая.

На какой-то момент их глаза встретились, и Ларионов вдруг окончательно понял, что Гречихин был очень добр и любезен.

– А где квартировался? – поинтересовался Ларионов, выпивая с новыми друзьями за встречу и желая поскорее загасить тяжкое похмелье.

– В Норильске, – ответил Гречихин, все еще не веря, что едет на запад. Он с удовольствием закусил кусочком муксуна, обмотанного перышком батуна.

– В Норлаге он служил, – сказал, не спеша пережевывая, Трофимов. – В Норлаге.

Ларионов с грустью подумал, что никогда он уже не избавится от своего лагерного прошлого. Никогда он не сможет стереть из памяти страдания и несправедливость, которые он повсюду видел. Он также думал, как печально было встречать таких милых людей, как Гречихин, и узнавать, что они имели отношение к ИТЛ. Так и его принимали с радостью, а потом, узнавая, откуда он, считали отщепенцем. И, что было невыносимо, не кто-то считал его на самом деле отщепенцем, а он сам себя таковым считал. Этот вытесняемый и подавляемый стыд, казалось, замечали все. Он чувствовал себя вором, преступником, обладавшим властью не по праву. И всякий раз, когда что-то напоминало ему об этом, этот стыд вызывал в нем ярость и тоску одновременно – чувство, столь свойственное многим русским людям. Потому что он знал уже определенно, что был повинен в страданиях тысяч людей, но не мог предпринять ничего существенного для исправления ситуации. Это было проклятием для него, для его народа! И осознание этого бремени, принятого и одновременно не осмысленного полноценно бессилия порождало хроническую боль.

Ларионов вздрогнул, вырванный из сумрачных дум в действительность.

– Мы вот о чем говорили, Григорий Александрович, – поспешил перевести разговор на другую тему Антон Степанович. – Вы уж не обессудьте да рассудите нас.

Ларионов пожал плечами, не вполне еще вернувшись в обсуждение из состояния блуждающего ума.

– Просто, Гриша, – оживился Гречихин, – многие считают войну с Германией блефом немцев. А я не верю! Да, немца побили в мировой. А он опять попрет.

– А я думаю, не попрет! – вскипел Антон Степанович. – Француз убег, немец убег. Кто в Россию со штыком придет, от штыка и падет.

– Но одно не исключает другое! – настаивал Гречихин. – Конечно, если бы война была близка, Политбюро давно бы объявило о сроках мобилизации; велась бы подготовка. Но ведь и Великую войну думали избежать…

– Что вы хотите этим сказать? – К ним подвинулся пожилой мужчина в соломенной шляпе и парусиновых тунике и штанах. – Не хочу вас задеть, но разве не нелепо было бы предполагать, что Германия полезет на такого слона, как Советский Союз?

Гречихин стушевался, чувствуя неодобрение большинства. Ларионов решил прийти на помощь.

– Война всегда возможна. Думаю, если мы не проведем перевооружение армии, нам будет нелегко.

– Так-так, – заинтересовался Антон Степанович.

– Один мой подопечный вояка считает, что нам нечем воевать. Говорил, что все будет как в первую войну, когда значительно не хватало снарядов. Но даже если бы и было, я вижу проблему в том, что мы уделяем мало внимания тактическим операциям малых групп, строим стратегию в основном вокруг масштабных передвижений армий, не развиваем сложные оборонительные и отступательные стратегии…

– И это слова военного? – не стерпел Антон Степанович.

– Именно, – улыбнулся Ларионов. – Я и сам – бывший кавалерист, и у басмачей, поверьте, было чему поучиться в тактическом плане.

– У басмачей? – неодобрительно покачал головой мужчина в парусиновых штанах.

– Конечно, – объяснил Ларионов. – Армия сильна не