Измена. Ты не защитил меня - Энди Дорн

— Что о Максиме? — спрашивает она тихо.

Я беру стакан с водой дрожащими руками, делаю маленький глоток. Горло пересохло. Слова застревают где-то внутри, не хотят выходить наружу. Потому что произнести их вслух означает сделать боль еще более реальной.

— Мам, в тот день, когда на меня напали… — начинаю я и замолкаю. — Когда я звонила ему и просила о помощи…

— Да? — мама наклоняется ко мне.

— Он был с другой женщиной, — выдыхаю я. — С секретаршей своей. Он не ответил на звонки, потому что… потому что занимался с ней сексом.

Мамино лицо каменеет. Она медленно откидывается на спинку стула, и я вижу на ее лице сначала шок, потом ярость.

— Что? — шепчет она.

— Они уже полгода встречались. Пока я была беременна, пока носила его ребенка, он спал с ней.

Слезы снова текут по щекам, но теперь это не только горе. Это стыд. Стыд за то, что я была такой наивной. За то, что поверила в его любовь. За то, что была так слепа.

Мама молчит. Она смотрит на меня, и в ее глазах я читаю такую боль, как будто ее саму предали.

— Господи, — шепчет мама. — Ксюша…

— Понимаешь, если бы он просто ответил на звонок. Если бы встретил меня на остановке, как обычно. Наш малыш был бы жив.

Я говорю это, и мне становится еще больнее. Потому что это правда. Если бы Максим не занимался любовью с Викторией, если бы не выключил телефон, если бы не предпочел страсть ответственности — все было бы по-другому.

Мама встает из-за стола и начинает ходить по кухне. Я вижу, как она сжимает и разжимает кулаки, как напряглись ее плечи.

— Сволочь, — говорит она тихо. — Подлец. Как он посмел?

— Мам…

— Нет! — она резко поворачивается ко мне. — Как он мог? Ты была беременна! Ты доверяла ему! А он…

Она не договаривает, но мне не нужно слышать конец фразы. Я и сама знаю, что он делал.

— Он говорил, что это ничего не значило, — продолжаю я. — Что любит только меня. Но как можно любить и одновременно так предавать?

Мама подходит ко мне, обнимает за плечи.

— Никак, милая. Это не любовь. Это эгоизм в чистом виде.

— Мне так стыдно, мам, — всхлипываю я. — Стыдно, что я была такой глупой. Что не заметила. Что поверила во все его слова.

— Тебе не должно быть стыдно, — мамин голос становится твердым. — Стыдно должно быть ему. Ты доверяла. Это нормально. Это правильно. А он воспользовался твоим доверием.

Она гладит меня по голове, как в детстве, когда мне было больно или страшно.

— Теперь понятно, почему ты в таком состоянии, — говорит она тише. — Ксюш, на тебя навалилось сразу все. Смерть ребенка, нападение, предательство мужа. Это же неподъемная тяжесть для одного человека.

— Мам, а папе не говори пока, — прошу я. — Я не готова обсуждать это с ним.

Мама кивает.

— Конечно. Но Ксюш, рано или поздно ему придется узнать. Он же спрашивает, почему ты не общаешься с мужем, почему Максим не приезжает тебя навещать.

— Знаю. Просто дай мне время.

Мы сидим в тишине. Мама заваривает чай, ставит передо мной чашку. Горячий, сладкий, с сушеной мятой из нашего сада. Вкус детства и безопасности.

— Ксюш, — говорит мама, садясь обратно. — А что было дальше? После того, как ты узнала об измене?

Я рассказываю ей все. Про то, как нашла переписку. Про фотографии, которые невозможно было смотреть. Про то, как кричала на Максима, бросала в него телефон. Про его попытки оправдаться.

— Мам, — говорю я тихо. — А что, если бы все было по-другому? Что если бы он ответил на звонок, встретил меня, и ничего бы не случилось?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, если бы малыш остался жив, мы бы продолжали жить вместе. Я бы никогда не узнала об измене. Была бы счастливой мамой, любящей женой. А он бы продолжал встречаться с секретаршей.

Мама задумывается.

— Возможно. Но разве это было бы лучше? Жить в обмане?

— Не знаю, — признаюсь я. — Иногда мне кажется, что незнание — это благо. Что правда только причиняет боль.

— Правда всегда лучше лжи, Ксюша. Даже когда она болезненная. Потому что ложь рано или поздно всплывает. А время, потраченное на фальшивое счастье, уже не вернуть.

Я пью чай маленькими глотками. Тепло разливается по груди, но внутри все равно остается холодно.

Мы еще долго сидим на кухне.

— Мам, — говорю я вдруг. — А что если я так и не смогу выйти из дома? Что если страх так и останется со мной?

— Не останется, — мама говорит твердо. — Мы найдем хорошего специалиста. Будем работать с этим. Ксюш, ты сильная. Ты справишься.

Уже поздний вечер, когда наш разговор заканчивается. Мама помогает мне подняться в комнату, укрывает одеялом, как в детстве.

— Спи, милая, — говорит она, целуя меня в лоб. — Завтра будет новый день.

Но я не сплю. Лежу в темноте и думаю о том, что рассказала маме. На душе стало легче, но одновременно тяжелее. Легче, потому что больше не нужно нести этот груз одной. Тяжелее, потому что боль стала еще более реальной. Пытаюсь не думать о Максиме, но мысли лезут в голову против моей воли, как назойливые мухи.

Интересно, что он сейчас делает? Скучает ли по мне? Или уже окончательно переключился на Викторию? Может быть, они теперь живут вместе в его квартире, спят в той кровати, где спали мы? Может быть, он уже убрал все следы моего пребывания там?

Я представляю, как Виктория готовит завтрак на его кухне, надевает его халат, и мне становится тошно.

«Хватит, — говорю себе строго. — Хватит об этом думать».

Но я не могу остановиться. В памяти всплывают моменты нашего счастья. Как он предлагал мне переехать к нему. Как он гладил мой живот и шептал: «Привет, малыш».

Неужели все это было ложью? Неужели даже тогда, в те счастливые моменты, он думал