Сорока на виселице - Веркин Эдуард Николаевич

– А именно? – спросил я.

Мария продолжала изучать шишку.

– Ну всякое происходит, – сказала Мария. – Разные проявления, в зависимости от человека…

Она спрятала шишку обратно в карман.

– Некоторые начинают икать. Причем икота исключительно мучительная, длится часами, а потом так же внезапно прекращается. Другие находят неожиданные предметы, например, старинные оловянные пуговицы…

На всякий случай я проверил карманы еще раз – пуговиц не было.

– …Третьи слышат голоса, точно рядом с ними кто-то разговаривает, а рядом никого нет.

Понятно. Фольклор синхронных физиков. Так веселее. У спасателей почему-то нет никакого фольклора, спасатели слишком временные люди, фольклор не успевает завязываться в их среде.

– Забавы синхронных физиков? – спросил я.

– Необычный нож, – заметила Мария. – Никогда такого не видела. Это…

– Должны быть еще и шапки, – я постучал пальцем по голове.

Шапок не нашлось, на всякий случай я поднял воротник полушубка, и мы отправились дальше по коридору.

В валенках шагалось непривычно, как и в полушубке, раньше я примерял и валенки, и полушубок в ознакомительных целях, никогда в них никуда не ходил, и к валенкам, и к полушубку требовалось прикладывать усилия.

– Чтобы понять размеры Объема, достаточно представить муравья на краю пятидесятиметрового бассейна, масштаб будет приблизительно такой же… – читала Мария из путеводителя, я немедленно представил одинокого муравья у бассейна, представил себя печальным муравьем.

– На сегодняшний день актуатор потока – самая масштабная машина из когда-либо существовавших… Энергия, потребляемая актуатором в момент синхронизации, равна энергии полутора тысяч молний… физики Института Пространства уверяют, что рабочие модели будут более эффективны, а их размеры удастся масштабировать до размеров десантных звездолетов…

Я находил старинные пуговицы два раза. В мятой жестяной банке в доме прабабушки пуговица пристала к серебряной монете с изображением куницы на реверсе; золотую пуговицу, переделанную в перстень, я нашел в школьном пенале моего отца, но не стал спрашивать, откуда она у него. Здесь чувствовался настоящий холод, я спрятал руки в рукава, Мария подняла воротник.

Холод отличался. Я разбираюсь в холоде, различаю множество его разновидностей и оттенков, здесь был абсолютно чужой, острый, воздух словно пропитан стальными нитями, готовыми врезаться в тебя, едва ты заденешь их звенящую паутину.

Мы вышли на галерею.

Объем.

– Это…

Мария схватила меня за руку.

– Не думала, что это… производит впечатление.

– Согласен…

Здесь падал снег.

Я ожидал подобного, но готов не был.

Объем.

Я не увидел противоположную сторону Объема, она терялась в заполненном искрящейся влагой пространстве. Далеко внизу, на километровой глубине, ярко чернела инерционная жидкость, испарялась, наполняя Объем переливающимся туманом, клочья тумана медленно поднимались в купол и в вышине превращались в снег.

Снег.

Стало трудно дышать. Не знаю, как это объяснить, воздуха стало слишком много, он точно вдавливался в легкие с каждым вдохом, с трудом оставлял легкие с выдохом.

Падал снег. Гигантское пространство Объема заполнял поднимающийся туман и падающий снег.

Точно муравей на краю.

– А где же…

Мария не договорила, через снег и туман навстречу нам выступил актуатор. Он словно сложился из воздуха и влаги, возник, я мог поклясться, что секунду назад его не было, и вот он над нами, вокруг, над головой и под ногами, цвета кипящей ртути.

– Он похож на парус, – Мария прищурилась. – Да, точно, парус…

Он ничем не напоминал парус, ничего от паруса, я ясно видел его перед собой и не мог разглядеть, не парус, наверное, из-за мороза, трудно представить…

– Он похож на Фобос, ты посмотри…

Мы медленно двинулись по галерее к западу, во всяком случае, налево, мы шагали и смотрели на него.

Пирамида.

Пирамида майя… нет. Скорее египетский обелиск. Спица, слегка наклоненная вправо, я чувствовал этот наклон, он давил на меня, сдвигая к внутренней стене галереи.

– Он похож на айсберг, черный айсберг, ты видишь?

Сверху, из собравшихся под куполом облаков, свисали тросы, напоминавшие нити медуз, разумеется, это были не тросы, но определить, что это за приборы, я не смог, – морозные нити.

– Он похож на плавник…

Небывалой чудовищной косатки, потерявшейся в космической реке, увязшей в планете шесть миллиардов лет назад, когда Реген еще не знал дождей и туманов, представлял собой раскаленную малиновую каплю. Плавник, сверху чуть скошенный набок.

– Он похож на арку…

Похож. Разомкнутая арка. И одновременно неразомкнутая. Я читал про это, про искажения восприятия, когда актуатор выглядит по-разному, существуя единомоментно как бы в нескольких фазах.

– На осколок зеркала…

Письма.

Кирилл, старший смотритель станции, говорил, что в своей жизни он смог всего раз по-настоящему заблудиться – Земля слишком мала, чтобы на ней можно было заблудиться. И именно поэтому человечество устремилось в Галактику, там еще не все так безнадежно, чистые тропы. Кирилл, старший сезонный смотритель семнадцатой станции, до того, как записаться в спасатели, состоял в экспериментальной исследовательской группе Дерптского университета. Группу возглавлял профессор кафедры антропологии доктор В., и занималась она преимущественно фиксацией и изучением неких событий… собственно, это были и не события вовсе, не происшествия и тем более не феномены, Кириллу эти события казались заурядными, практически бытовыми сценками, мельче бытовых сценок, профессор В. называл их «письмами» и отчего-то придавал немалое значение.

Порой вся группа отправлялась в Ломбардию и полмесяца кочевала от города к городу, ночуя в архивах и выписывая из муниципальных учетных книг пыльные биографии людей по фамилии Берталоцци, этих людей нашлось полторы сотни.

На галерею нанесло сухого снега, много, так что мне пришлось шагать первым, пробивая путь валенками. Мария за спиной то ругалась, то хихикала, то свистела, актуатор ее веселил. Снег хрустел. Я почувствовал, как замерзли руки. Пальцы, ладони.

– Ян! – услышал я. – Ян, мы здесь уже долго…

Я оглянулся на Марию. На ресницах у нее образовались мелкие снежинки, красивые снежинки, ближе к носу они растаяли, снова замерзли, стали как слезы. И иней в волосах, действительно долго.

– Мне приснился протяжный сон…

Мария моргнула, и снежинки осыпались с ее ресниц, а те, что ближе к носу, остались, вспыхнули.

– Ты не спала. Мы шагали по галерее, здесь.

– Но мне приснился сон, я прекрасно помню его…

– Нам лучше уйти, – предложил я. – К этому надо привыкнуть. На неподготовленных людей… может действовать непредсказуемо, в путеводителе должно быть про это…

– Мне снились стены, – сказала Мария. – И гора. Белые стены вокруг белой горы.

Я осторожно взял Марию за рукав, и мы двинулись обратно по галерее, не глядя, по коридору, на восток, наверное, на восток.

Возле чугунной вешалки Мария села на чугунную скамейку, сняла валенки, но под скамейкой их не оставила, взяла с собой, сунула под мышки, пояснила:

– Понравились, хочу себе забрать, теплые. Я поговорила со Штайнером, на следующей неделе начнем монтировать рефрижератор…

– Рефрижератор? – не понял я.

– Будем вымораживать, это старинный испанский метод. Валенки весьма пригодятся.

Мария постучала валенками в стену.

– У тебя же эти… перрилюсы, кажется.

– Перрилюсы?

– В банке.

Мария потерла лоб валенком.

– Естественные враги, – напомнил я.

– Да, враги… Их потом, сначала выморозим. Хорошие валенки.

– В них и спать хорошо, – посоветовал я. – Можно сутки проспать и не заметить.

– Теперь буду в них спать.

Мы пошагали по коридору, скамейка и вешалка остались позади.

Через несколько минут Мария заглянула в схему.

– Мы… мы здесь. Кажется…