Сорока на виселице - Веркин Эдуард Николаевич
Берлинский инцидент закончился массовыми истериями и многолетними вспышками причудливых фобий и, как итог, повальным отказом сначала от коммуникационных имплантов, а затем и от бытовой эфирной связи. Оживились неолуддиты, трансгуманисты загрустили, вновь развернулась дискуссия о пределах технологической необходимости. Пока длились эти споры, ожило письмо…
Моя бабушка писала чудесные письма. Я летал к ней каждую неделю, но очень часто не заставал дома, у бабушки было слишком много дел. Зато я всегда находил письмо на столе, бабушка писала многостраничные письма на отдельных полосках бумаги вклеивала в них мысли, приходившие ей в голову в процессе сочинения, и казавшиеся ей интересными вырезки из старых газет, загадки, изречения великих, забавные факты, поэтому каждое письмо разворачивалось в настоящий альбом, который можно было листать в разных направлениях. Бабушка умерла, а письма я получал еще два года, бабушка заготовила их впрок, у нее в семье все так делали.
– …Эти ужасные бутылочные головоломки, они в детстве сводили меня с ума…
– Что? – не понял я.
– Я про синхронистов. Стремление к архаике именно в среде синхронистов переходит порой все разумные границы. Зеленые грифельные доски, логарифмические линейки, натуральный мел, восковые свечи, механические авторучки, всего не перечислить! Сонбати собрал крупнейшую коллекцию действующих арифмометров, Дель Рей был известным библиофилом и собственноручно печатал книги, Афанасьев любил виниловые пластинки и проигрыватели, Сойер… Не знаю, возможно, он был адептом ловли бамбуковыми удочками. Или мастером бубнов…
Мастер бубна Алан Сойер. И его сын. И внук, Сойеров было несколько, и все они стучали в бубен много искуснее остальных.
– …Наверное, это происходит потому, что сама синхронная физика недалеко ушла от шаманизма. Поток Юнга, Маниту, Держатель Ключа… Афанасьев, кстати, собирал ключи! А Каттлер – замки…
– А мой отец – блесны.
Коридор сплошной. Ни дверей, ни технических шлюзов, труба. А что за стенами?
Вероятно, актуатор. Во всяком случае, его технические помещения.
– Что?
– Мой отец коллекционирует старые блесны.
– Это… оригинальное увлечение…
Постепенно мы погружались в машину Дель Рея, и мне начинало казаться, что коридор уменьшается в диаметре, смыкается вокруг нас, отсутствие углов успокаивает нервы.
– Мой отец большой знаток блесен.
– Да-да, сейчас редко такое встретишь…
Мария подняла руку и едва не коснулась потолка. А что, если…
– А как там черви Вильямса? – спросил я. – Бесчинствуют? Или осталась еще хоть небольшая надежда?
– Нет, все еще хуже, чем мы предполагали, – ответила Мария. – Поражена каждая десятая книга, это высокий процент. Возможно, придется вымораживать. Ты, кстати, не разбираешься в криотехнике?
– Немного. Основные механизмы. А как же перрилюсы?
– Кто?
– Перрилюсы. В банке. Микроскопические библиотекари?
– Да, перрилюсы, они… Ты слышишь? – шепотом спросила Мария.
Я прислушался.
Ничего.
– Какой-то гул… Хотя, наверное, это в ушах. Шум моря. Никак не могу отойти от этих векторов, доктор Уэзерс говорит, что у меня несовершенная улитка внутреннего уха…
Мария попрыгала на левой ноге и потрясла головой, словно пытаясь выбить попавшую в ухо воду.
– Похоже, что я не хомо космикус… или как там правильно… Я типичный хомо терраниум, земножитель обыкновенный, локомот вульгарный, никаких пространственных перспектив. Голова как не своя…
– Космос – это дело привычки, – предположил я. – К нему приспосабливаются не сразу, постепенно. Потом, здесь полярный день, возможно, он влияет. Барсику тоже плохо.
– Это обнадеживает.
Мария заглянула в путеводитель.
– Ладно, посмотрим, что тут… Принципиальная схема актуатора разработана Дель Реем в две тысячи давнем… при участии Алана Сойера… Ля-ля-ля, тра-ля-ля… Исследования Р. Уистлера позволили усовершенствовать архитектуру ядра и кардинально повысить… повысить что-то… адсорбцию… при этом топология высших структур позволяет осуществить синхронизацию нулевого цикла…
Я вдруг подумал, что Марии страшно. И поэтому она старается заполнить коридорную тишину чтением справочника и рассказами о том, что у нее в ушах гудит.
– Принято считать, что больше всего он напоминает стилизованную π, однако это верно лишь отчасти. Попытайтесь представить треугольник Пенроуза, только существующий в пределах привычного ньютоновского измерения… Нет, не могу…
Я тоже не мог представить.
– Холодает… Ты чувствуешь?
– Да…
Это актуатор. Его дыхание. Лед самых чистых слез. Мария продолжала на ходу зачитывать справочник:
– «…Регистрация потока Юнга позволит приступить к долгожданным практическим шагам: созданию мгновенной пространственной связи и приводов, способных осуществлять синхронизацию с любой точкой разведанного пространства…» А ты уверен, что синий коридор? Ах, разумеется, Великий Змей же синего цвета.
Мы продолжили путь в глубь синего коридора.
– Когда все-таки они собираются его запустить? – спросила Мария.
– Не знаю точно. Я спрашивал у Штайнера… Он заходил… он ответил, что есть проблемы с настройкой. Не хватает техников. И теоретиков…
– Как это можно вообще настроить… – Мария потрогала себя за нос. – А связываться будут с Землей? Или с периферией?
– С Мельбурном, там располагается главный Институт. Насколько я понимаю, они собираются провести первый сеанс после того, как Уистлер… определится…
– Почему-то нам никто не встретился, – перебила Мария. – Тебе не кажется это… необычным?
– Нет.
– Здесь слишком мало людей, ты не заметил?
– Не знаю… Возможно, они… заняты в Объеме.
– С момента прилета я встретила Кассини, Штайнера и этого… забыла, как его там, Леворучкина… вот и вся здешняя компания. А, нет, еще повара в столовой видела. А где остальные физики?
Повар в столовой – это повар с «Дрозда», я его запомнил, у него красные руки, минус повар, только Кассини, Штайнер и Шуйский. И еще Уэзерс, старый замученный доктор.
– Сидят в лабораториях, – ответил я. – Думают. Грызут мел. Но Штайнер обещал, что на днях и остальные прилетят, скоро опыт.
– Скоро опыт… – передразнила Мария. – Скоро опыт, опыт уже идет, вчера мы пережили небывалый опыт… у меня в этих трубах пронзительно болит голова, раньше это называли мигренью… Смотри!
Мария указала пальцем.
Чугунная скамейка. Чугунная вешалка, на крючках овчинные полушубки, под ними серые валенки. Мария в недоумении смотрела на валенки.
– Это… Что это… Монгольские войлочные сапоги… Унтусы?
– Валенки, – уточнил я. – Это валенки и полушубки. Зимняя одежда. Зачем здесь… зимняя одежда?
Мария сняла кеды, сунула ноги в валенки, зажмурилась.
– Все понятно, – сказала она. – Актуатор близко, а там холодно. Лучше нам одеться.
Мария стала надевать полушубок, хихикнула.
– Щекотно… В Объеме поддерживается постоянная низкая температура – это нужно… Не знаю, для чего это нужно… Улучшает какую-нибудь дисперсию. Или экструзию. Суперпозицию и проводимость. Адсорбцию!
В полушубке Мария выглядела смешно. Но мило. Я тоже снял кеды и сунул ноги в валенки. Приятно. А полушубок оказался тяжелым, питоном лег на плечи, я опустил руки в карманы…
Складной нож.
Я достал. Похожий на уклейку, накладки из полированного серебра.
– Зачем тебе нож? – спросила Мария.
– Это не мой. Лежал в кармане.
Я нажал на плоскую кнопку, из рукояти выскочило треугольное лезвие. Никогда не видел таких ножей, трапперы обычно использовали другие, длинные, с толстыми узорчатыми клинками. И мы использовали другие. Наверное, это особый нож синхронных физиков.
– Думаю, дальше нам стоит быть… внимательнее. – Мария проверила свои карманы, достала шишку, вроде еловую. – Я слышала, что вблизи актуатора происходят… всевозможные неожиданности.
Шишка озадачила Марию, она понюхала ее и трогательно потерла между ладонями, я вспомнил, что многие туристы делали с шишками так же.