Сорока на виселице - Веркин Эдуард Николаевич

Кассини споткнулся, так что мне пришлось его подхватить, медь в карманах звякнула.

– Пожалуй, я слишком давно не был на Земле. – Кассини отряхнулся. – В последнее время я собираю материал в колониях, работаю над книгой о первом настоящем поколении внерожденных. Перспективный материал, должен признаться, хочу прогнать его через семантические фильтры… А может, и не стоит.

Метров двести мы шагали молча, навстречу ветру.

– Да, про мадридскую резню, – вспомнил Кассини. – Это весьма поучительная история…

Кассини стал рассказывать про мозговых штурмовиков, собравшихся в Мадриде сто лет назад с весьма амбициозными целями.

Мне нравилась эта их черта – и Кассини, и Шуйского, и Уистлера. Они все время что-то рассказывают, не могут удержаться. Я люблю слушать, это познавательно.

– …И закончилось все весьма печально – резней. Натуральной, классической резней! Знаете, существовало такое яркое слово – «поножовщина»… И именно поэтому я зашел сначала к вам, – сказал Кассини. – Обсудить вот эти фантазии.

Кассини потряс папкой.

– Нам, как членам Большого Жюри, лучше иметь консолидированное мнение, думаю, вы не будете возражать… Мы пришли.

Я понял, что волнуюсь. Большое Жюри все-таки. Шесть действительных членов Мирового Совета, плюс шесть землян, выбранных случайно. Вопросы жизни и смерти, вопросы судьбы человечества, будущего Земли. Решение, обязательное к исполнению во всей ойкумене. История. Я поучаствую в настоящей Истории.

Я участвую. Это как первая поножовщина, наверное.

Кассини замолчал, наверное, тоже ощутил важность предстоящего, собрался, выпрямился, походка изменилась, ставил ноги твердо, расправил плечи.

Буду слушать, подумал я. Буду думать. Член Большого Жюри не должен быть физиком, он должен быть… обычным. Ответственным. Как все. Человеком Земли.

Конференц-зал начался неожиданно. Коридор будто исчез, и мы с Кассини оказались в круглом помещении, заполненном светом.

Я представлял заседание Большого Жюри несколько иначе. Тяжелый стол. Кресла. Полумрак. Напряженные лица. Споры, сжатые кулаки. Поножовщина, резня, поиск истины.

Стол имелся, стеклянный стол, пластиковые стулья. Стульев много, вдоль стен, в несколько ярусов друг на друге.

В конференц-зале нашелся Шуйский, он сидел за столом.

– Проходите, пожалуйста, – без особого энтузиазма пригласил Шуйский.

– А где остальные? – спросил я.

– Остальных пока нет, – ответил Шуйский.

– То есть как нет?! – сердито спросил Кассини. – Нет здесь или нет на планете?!

Шуйский не ответил.

– Но Уистлер-то есть, – заметил Кассини. – И где же он, хочу узнать? Он заварил эту похлебку, а сам, как всегда, отсутствует?

– Думаю, он скоро будет, – сказал Шуйский.

Я выбрал себе стул и сел, устроился так, чтобы был виден зал и внешнее пространство. Планета.

Реген красив. Много простора, далекий горизонт, облака, похожие на пену. Ветер. Он чувствовался. Отличный вид.

– Уистлера нет, хорошо… А где же Штайнер? – поинтересовался Кассини.

– Думаю, нам стоит начать, – предложил Шуйский. – У Штайнера затруднения с разгрузкой звездолета, но скоро он будет…

– Вот наши затруднения! – воскликнул Кассини и хлопнул на стол зеленую папку. – Вот наши проблемы!

Шуйский с опаской, точно она была горячая, потрогал папку.

– Рольф, не волнуйтесь, пожалуйста, – попросил Шуйский. – Присаживайтесь, нам предстоит долгая работа, и я должен рассказать об условиях… об особенностях нашего мероприятия. И предлагаю неотложно начать…

– Что начать?! – остановил его Кассини. – Что можно начать, когда никого нет? Когда нет кворума?!

– Предварительные процедуры начать. Я…

– Ни о каком применении «жидкой свечи» не может быть и речи! – заявил Кассини. – Вот вам и все процедуры! Вот мой ответ! И нечего начинать! И я не сдвинусь ни на йоту! «Жидкая свеча» неприемлема! Мало Земле катастроф, связанных с синхронной физикой, – вы хотите добавить катастрофы, связанные с ферментом LC?! Не хватает нам синергии безумия?!

Кассини не собирался присаживаться.

– Кибернетика! – произнес Кассини с пренебрежением. – Искусственный разум! Квантовые големы… тьфу! Уистлер, как всякий безответственный скоморох, объясняет свои неудачи всем чем угодно. Происками недоброжелателей, саботажем завистников, негодными инструментами, украденными в лавке старьевщика! Лживый Арлекин винит в провале своего позорного водевиля слабоумного Пьеро! Как это мило! Поток Юнга не удается зафиксировать, потому что компьютеры не получается протащить через барьер Хойла! Гениально!

Что-то Кассини с утра в ярости. Хотя, может, он всегда такой, в утренней ярости.

– Впрочем, тут я с Уистлером отчасти согласен – кибернетика оказалась таким же ничтожным чучелом, как и синхронная физика, – провозгласил Кассини. – Мы вышли к звездам – и выяснилось, что кибернетика ни на что не годна! Не стоит выеденного яйца! Ах, кибернетика бессильна перед барьером Хойла! Ах, мы не можем ничего поделать…

Кассини огляделся, Шуйский принес из холодильника сифон, налил в стакан, Кассини выпил и тут же опустился на стул, газированная вода словно охладила его, пыл пропал.

– Последний приличный кибернетик – бедолага Бэббидж, а лучший компьютер – его усовершенствованная прялка, браво… С тех пор, как нам сейчас прекрасно видно, кибернетика блуждала впотьмах… «Блеф и надувательство» – таким ярлыком можно, не задумываясь, снабдить практически любую современную науку…

Кассини постучал стаканом, Шуйский налил еще. Там было «надругательство». И тупик.

– Друзья! – мягко произнес Шуйский. – Я понимаю вашу взволнованность, но прошу, давайте не будем углубляться в частности. Мы здесь не для того, чтобы гальванизировать скелеты из фамильных шкафов кибернетики… Все-таки у нас иные задачи, с кибернетикой связанные весьма опосредованно. Давайте обсудим вопросы протокола…

Я приготовился обсуждать.

– Протокол – это прекрасно – Кассини гонял стакан по стеклу стола. – Но все-таки интересно – каким образом сознание, созданное и выращенное в искусственных условиях, может покончить с собой?

Мне тоже, между прочим, интересно.

– Свобода воли, – негромко сказал Шуйский.

Я посмотрел на него.

– Сознание, пусть хоть и синтетическое, невозможно без свободы воли, – повторил Шуйский. – Разум не живет без свободы, отказывается развиваться. И, насколько я знаю, возможность прерывания эксперимента была предусмотрена в ходе каждого опыта…

– Какой высокий гуманизм! – Кассини брякнул стаканом. – Какая самозабвенная человечность!

Кассини поглядел на сифон.

– Каждый искусственный интеллект имеет возможность покончить с собой. И каждый этой возможностью воспользовался. Без исключений. Я занимался проектированием рассредоточенных систем…

Договорить Шуйский не успел. Кассини схватил сифон, занес его над стаканом, нажал на рычаг. Ударила пузырящаяся струя, наполнила стакан. Рычаг, похоже, заклинило – газированная струя не останавливалась. Кассини потряс оплетенный баллон, внутри него что-то треснуло, и вода под напором ударила во все стороны. Шуйский отпрыгнул, а меня слегка окатило. Прохладная.

Промокший Кассини опустился в кресло, продолжая сжимать баллон.

– Пожалуй, я схожу, поищу Уистлера, – тихо сказал Шуйский. – Что-то он и правда задерживается…

И быстрыми шагами Шуйский покинул конференц-зал.

Кассини продолжал сидеть с баллоном.

– Он отстаивает сомнительную аналогию между человеческой расой и несчастными электронными гомункулюсами, взращенными кибернетическими вивисекторами в клетке Фарадея… Человечество как ошибка, воистину, Мецтнер был прав, скорлупа непробиваема… – проговорил равнодушно Кассини.

Я выбрался из-за стола, отряхнул с комбинезона воду, направился к внешней стене.

Светло и сухо, дождей не предвидится, облака собираются и рассеиваются, надо обязательно встретиться с Марией, все-таки хорошо, что черви Вильямса источили фонды Института пространства и для борьбы с ними отправили библиотекаря. А то не с кем было бы поговорить. С Уистлером можно, но не очень приятно, кажется, что он всякий раз прилагает усилия, чтобы тебе было ясно… Что он нарочно говорит просто, с учетом моего присутствия, а если бы меня не было, Уистлер говорил бы по-настоящему, может, вовсе бы молчал, а остальные все понимали бы. А тут приходится объяснять, ведь я член Большого Жюри…