Сорока на виселице - Веркин Эдуард Николаевич

– И три дня не мыться, – вставила Мария. – И не чистить зубы.

– Мыться можно, нельзя причесываться. Про зубы есть разные школы, подходы отличаются… Но стричься действительно нельзя, как и обрезать ногти во время вектора. Всегда ходить по левой стороне коридора, но по середине лестницы.

– И ты во все это веришь? – спросил я.

Уистлер улыбнулся.

– Синхронные физики – самая суеверная раса ученых. Например, ни один уважающий себя синхронист не пройдет под деревом, на котором сидит сорока.

– И репу они не едят, – поморщилась Мария. – И редис.

– Совершенно верно! – подтвердил Уистлер. – Репу, капусту, сельдерей. А редис исключительно весенний. Кстати, о капусте…

Уистлер уставился на пироги. Пирогов с репой я не встречал, а вот с капустой… Уистлер, похоже, подумал так же.

Мария стала надламывать пироги с целью проверки содержимого.

– Сегодня с репой нет… И с капустой…

– Почему нельзя капусту? – спросил я.

– Дель Рей отравился капустой, – тут же ответила Мария.

– Нет, Дель Рей не травился капустой, – поправил Уистлер. – Но сама структура капусты… она многослойна, что напоминает о теории струн, а любой синхронный физик решительно отрицает любые намеки на множественность измерений…

Множественность антинаучна.

– А репа? – спросила Мария. – Репа, насколько я помню, однородна. Чем квазинаучна репа?

Я подумал, что Уистлеру понадобится хотя бы пара секунд, чтобы сочинить ответ, но он ответил не задумываясь:

– Репа однородна исключительно внешне. На самом деле во многих репах встречаются… каверны… полости. А полость – прямой намек на темную материю. За темную материю синхронные физики спускают с лестницы и выбрасывают в окно. К свидетелям темной материи мы тотально безжалостны!

Уистлер сломал пирог, он оказался с яблоками.

– От темной материи один шаг до запрещенных планет. – Уистлер откусил от пирога. – А запрещенные планеты… Единственная причина, по которой сведения о планете могут быть закрыты от общественности, – это наличие разумной жизни. Не думаю, что такую тайну возможно сохранить. К тому же… Мы возмутительно одиноки, что, как вы знаете, противоречит и теории, и практике…

Я не люблю находить в столовых надломанные пироги, но есть хотелось, так что я взял с курицей и грибами. И с вкусной рыбой.

– А правда, что Реген тоже… непростая планета? – шепотом спросила Мария. – Что ее координаты никто не знает?

Мария сделала заинтересованное лицо, так что мне стало немного неудобно. Нет, понятно, Уистлер – надежда науки и прочее-прочее, но как-то она излишне, подумаешь, гений синхронной физики…

– Совершенно точно, – подтвердил Уистлер. – В сущности, мы вообще не знаем координаты экзопланет, каждый раз они рассчитываются заново. Можно с уверенностью говорить о принадлежности к определенному квадранту и системе в рукаве Ориона. Реген… Реген находится в системе Реи, однако где он будет действительно находиться в секунду нашего финиша…

Уистлер посмотрел в потолок. Я подумал, что сейчас он укажет пальцем, куда мы летим, но Уистлер воздержался.

– Кстати, сейчас происходит коррекция курса, – сказал он. – Чувствуете?

Я ничего не чувствовал, но некоторое время мы прислушивались, я ничего не услышал.

– Дифференциальные машины работают на пределе. Смотрите!

Уистлер налил в стакан газировки, поставил на стол и указал – по поверхности жидкости пробегала мелкая рябь.

– Это охладительная система, – пояснил Уистлер. – Запущена на полную мощность.

– Это имитация, – возразил я. – Успокаивает нервы пассажиров.

– Отнюдь, – возразил Уистлер. – Ничуть не имитация. На «Тощем» установлены кластерные вычислители, а они выделяют катастрофическое количество тепла, его приходится отводить посредством теплообменников перед каждым прыжком. Видели, как собака отряхивается после купания? Примерно так «Тощий дрозд» сбрасывает в вакуум избыточное тепло и воду…

Вибрация усилилась, стакан медленно пополз по столу. Уистлер остановил его пальцем.

– На самом деле звездоплавание – по-прежнему достаточно рискованное занятие, – рассуждал Уистлер. – Каждый раз, пересекая границу гелиосферы, мы рискуем почти так же, как Магеллан. Чуть поменьше, но все же рискуем…

Уистлер, похоже, любил поговорить. Раньше я не был знаком с синхронными физиками, представлял их людьми серьезными, Уистлер от моих представлений отличался.

– Да, пространство расчерчено тропами, с них лучше не сходить, шаг в сторону – и срыв. Пятьдесят световых лет – это максимум для бортовых компьютеров, – говорил Уистлер. – Гиперпривод корабля работает в диапазоне от трех до восьмисот лет, однако с каждым световым годом объем вычислений увеличивается по экспоненте. Даже машины земного Института Пространства способны вычислить лишь условное положение точки финиша. А в бортовые навигаторы закладываются приблизительные координаты, каждые пятьдесят лет «Тощий дрозд» прерывает вектор для того, чтобы навигаторы скорректировали курс и сверили время, поскольку опоздание в точку финиша на десятую долю секунды означает риск никогда не вернуться домой…

Пироги на самом деле выдающиеся, рыбные, а с капустой не было.

– Полет смерти – в прямом и переносном смысле…

В четвертую смерть я тоже не увидел сову.

На протяжении пятой смерти я видел звезду и птицу, не сову, другую птицу, с длинным пронырливым клювом и ярким тропическим оперением.

В шестую смерть я слегка оглох на левое ухо. Когнитивный тест провалил, вынужден был решать задачи про пузыри и вакуум, потом показалась Мария. В руках Мария держала небольшой стальной инструмент, похожий на ломик, точного названия я не знал, одета Мария была в синий комбинезон.

– Лучший друг библиотекаря, – Мария ловко подкинула и поймала ломик. – Уистлер просил нас зайти.

– Куда?

– В трюм. У него что-то там… Не ладится.

– В трюме?

– Ага. Я же говорила – инженер не вышел в рейс.

– А ломик? От книгочервей Вильсона? – уточнил я.

– Вильямса, – поправила Мария. – А ломик от крыс… Для крыс… В трюмах водятся крысы.

– А…

– Карантин дырявый, – объяснила Мария. – Мой брат такое рассказывает – не поверишь… Ты как? Выглядишь… устало…

– Все хорошо.

Мария посоветовала надеть комбинезон, но мне не хотелось в новую одежду, я выпил электролита, и мы отправились в сторону лифтов, Мария рассказывала про космических крыс. Что, несмотря на все карантинные предосторожности, крысы неумолимо осваивают космос, так что даже появилась версия о том, что крысы самозарождаются на звездолетах при прохождении барьера Хойла.

– …Совершенно дикие предположения, тут Уистлер прав, – рассказывала Мария. – Барьер Хойла якобы отсекает от человеческого сознания не самые светлые фракции, которые, сгущаясь на скорости в трюмах звездолетов, приобретают известную физическую форму…

Мы спускались на лифте между шестой и седьмой смертью.

– Сродни тому, как в Средневековье верили, что мыши заводятся в корзинах с грязным бельем…

Лифт остановился на галерее, ведущей вдоль борта трюма.

– Вот что бывает, если пускаться в рейс без грузового инженера. – Мария вышла первой. – Крысы и проблемы после шестой смерти… Странно, что мы вообще стартовали…

В трюме было прохладно и темно, как и полагается в трюмах. Мы шагали по галерее в плывущем коконе света, слева борт прочного корпуса, справа за леерами карго-пространство, иногда я светил в него фонарем, и из тьмы выступали грузы, предназначенные для Регена, в основном строительные автоматы, контейнеры и…

Вероятно, это были машины для синхронной физики, я никогда не видел таких устройств – изломанные, похожие на больные елки фермы, увешанные пупырчатыми шарами, решетчатые башни, закручивающиеся в тугие спирали, матовые кубы и серебряные пирамиды, в этих машинах не было ничего технического, скорее они напоминали творения веселых гениев, впрочем, как и сама синхронная физика.