Сорока на виселице - Веркин Эдуард Николаевич

Мария стучала ломиком по борту, иногда останавливалась и кричала в трюм, чтобы услышать эхо. Эхо получалось знатное, причем я предполагал, что натуральное, не имитация – уж слишком причудливо отражался звук, он отзывался несколькими чужими голосами, что сильно веселило Марию. Марии явно нравилось наше приключение – она грохотала ломиком с оптимизмом и со знанием дела, так что я подумал: может, она никакой не библиотекарь? Может, она сама дежурный призрак «Тощего дрозда»? Сотрудник тайной службы психологической поддержки, сопровождает пассажиров на векторе, присматривает за ними, стращает, обнадеживает, утешает…

– Ты не замечаешь? – Мария указала ломиком вверх.

– Чего?

– Необычный трюм. Я ходила на таких кораблях, обычно трюмы на них побольше… Похоже, за счет грузовой вдвое расширена навигационная палуба… зачем?

– Не знаю… – ответил я.

– Они явно увеличили амортизационные бассейны. Для чего? Нарастить мощность навигационных систем?

– Не знаю… Там была лягушка… Я убрал лягушку.

– Что? – Мария растерялась. – Какую лягушку? Ты о чем?

– Ян! Мария! Сюда! Идите на прерывистый свист!

Мы двинулись на свист, он не был таким уж прерывистым.

Уистлер ждал нас в секторе с животными, в самом дальнем конце трюма, сидел на тюке с сеном и довольно легкомысленно курил самодельную папиросу. Увидев нас, он не стал ее гасить, а предложил присоединиться. Мария отказалась, а я попробовал. Уистлер быстро изготовил папиросу и поднес к ней самодельную квадратную зажигалку. Я никогда не курил, хотя многие спасенные трапперы курили и предлагали то пенковую трубку, то самокрутную сигару, не хотелось, а здесь захотелось. Уистлер чиркнул колесиком зажигалки.

Папироса трещала и дымила синевой, я втянул дым, он оказался неожиданно холодным, протек одновременно в горло, в легкие, в глаза, я закашлялся и долго не мог остановиться, Уистлер терпеливо ждал, а Мария смотрела с сочувствием. Пока я кашлял, папироса погасла, необыкновенная дрянь.

– Тут недалеко, – указал Уистлер зажигалкой. – Пойдемте. Для чего, если не секрет, альпеншток?

Мария стала объяснять, зачем альпеншток, рассказывала про своего брата, раньше он ходил курсантом, а сейчас бортинженер, так вот, брат наказывал без альпенштока в трюм не спускаться, поскольку однажды в трюме на него напал кенгуру.

Уистлер не улыбался, мне показалось, что рассказ про кенгуру он воспринял всерьез. И это был не альпеншток, альпенштоки другие.

Мы приблизились к кормовому отсеку трюма, здесь располагались грузовые стазис-капсулы, похожие на стеклянные банки разных размеров. Стекло синее. В банках висели разноцветные лошади, капибара, четыре лохматые и рогатые коровы с выпученными от смерти глазами, то ли яки, то ли туры, то ли новое что, из реконструированных.

– Зачем коровы? – спросил я.

Уистлер задумался.

– Ну коровы…

– Реген терраформируют, – сообщила Мария. – Повышают биоразнообразие. Коровы весьма неприхотливы. И капибары.

Мы заселяем пространство коровами, капибарами, лошадьми, полоумными медведями.

– С коровами проблем нет, а вот с этим… полюбуйтесь-ка…

Уистлер указал.

– Здесь был Барсик.

Одна из стазис-капсул была вскрыта.

– Барсик? – переспросил я.

– Семейное животное, – пояснил Уистлер. – Принадлежал еще моему деду. Пантера.

– Реплика? – Мария сняла с края капсулы клок черной шерсти.

– Разумеется. Тогда увлекались вечными животными, и дедушка завел пантеру. Он сейчас в рейсе, вот, попросил присмотреть…

Уистлер посвистел, подманивая Барсика из темноты трюма.

– Я проверял его после каждого вектора, все было в порядке, а сегодня пришел – капсула открыта. А Барсика нет.

Кажется, Уистлер не шутил. Барсик, пантера, на свист не показался.

– Сбежал?

На семнадцатой станции пантер не было, но однажды объявился тигр, то ли сам забрел, то ли трапперы с собой притащили.

– Надо обратиться к капитану, – предложила Мария. – И отследить по сенсорам, они наверняка есть в трюме.

С тигром намучились.

– Я так и хотел сделать, – заверил Уистлер. – Но лучше сначала самому посмотреть, у капитана сейчас забот хватает…

Это точно, лучше самим. И день займем, а то опять придется маяться в кают-компании до вечера, с ума сойдешь.

– Если честно, наш капитан не любит синхронных физиков. Сложно представить, но это так! Он их решительно не переносит… Я пытался с ним поговорить после первого вектора, он же… он… не скажу, что он был хоть сколь-нибудь любезен.

Уистлер поглядел вверх.

Я тоже посмотрел и тут же ощутил, как палуба рассыпалась под ногами.

Я висел в пространстве, в пустоте, космос, бесконечность со всех сторон, ничто, от которого меня отделяло… ничего не отделяло, космос был вокруг, и я падал сквозь него. Почему-то головой вниз. Весьма необычное ощущение – стоять на ногах и падать вниз головой одновременно.

Наверное, я бы упал, Уистлер поймал меня за плечо.

– Под ноги! – крикнул он. – Смотри под ноги!

Я стал смотреть под ноги, и ощущение падения отпустило. Шестая смерть.

– На чем мы остановились… Ах да, капитан меня не жалует, как всякий добрый гиперсветчик…

– У капитана сын – синхронный физик.

Уистлер посмеялся. Мария нахмурилась.

– Молодой человек подавал большие надежды, – сказала она. – Один из лучших курсантов Академии, потомственный гиперсветчик, уже на четвертом курсе командовавший разведывательным скаутом… И вдруг бросил все, бросил перспективы и погрузился в ваше безумие. Теперь он сидит в буе где-то между Землей и Центавром, слушает пространство и записывает в таблицу парадоксы, приходящие ему в голову. Отец безутешен и несколько раздражен…

Меня опять качнуло, и Уистлер снова меня поймал.

– Так или иначе, обратиться к капитану я намерен в самом крайнем случае…

Уистлер заглянул в капсулу, понюхал.

– А почему открылась капсула? – спросил Мария. – Это возможно? Я, если честно, про такое не слышала… Такое случалось?

Уистлер поморщился.

– Вероятно, на финише… – я не мог придумать, что такого случилось на финише вектора, отчего стазис-капсула вышла из строя. – Что-нибудь… тряхнуло…

– Статистическая погрешность, – объяснил Уистлер. – Отказы редко, но случаются. Бесы шестеренок, ничего не поделать, нам повезло… не повезло. Корабли – слишком сложная конструкция, состоящая из миллиардов деталей, и отказ какого-либо из устройств вполне вероятен.

– То есть и остальные стазис-капсулы могут отказать? – спросила Мария.

– Отказы единичны, два отказа на одном корабле… вряд ли. Можно не волноваться.

Но Мария явно намеревалась волноваться.

– Что будет, если капсула отключится во время прыжка? – спросила она.

– Ничего страшного, – тут же заверил Уистлер. – Корабль автоматически закроет вектор – и вас реанимируют. Но в случае с Барсиком стазис был нарушен после финиша вектора, так что он… удрал. Бродит где-то здесь, в трюме, прячется.

– Прячется? – удивился я. – Зачем искусственной пантере прятаться?

– Старая модель, они довольно смышленые… воспроизводят охотничьи паттерны… в игровой форме. Прячутся, неожиданно выскакивают, имитируют атаку. А здесь…

Уистлер вслушался в трюм. Тихо.

– Он что, может прыгнуть? – спросила Мария.

С ломиком она угадала, идешь в трюм – бери альпеншток.

– Они нападают? – спросил я.

– Они не нападают, лишь обозначают, – успокоил Уистлер. – Никакой угрозы, Барсик совершенно безобиден, вся агрессия не более чем имитация.

Уистлер достал из комбинезона плоскую жестяную банку, на крышке кораблик, бегущий по зеленоватому морю.

– И как мы его будем искать? – спросил я. – Тут год нужен, чтобы все обойти, а ты говоришь, он любит прятаться…

– Трюм тут как раз небольшой, – возразила Мария. – Но Ян прав, искать придется долго, Барсик на самом деле любит поиграть…

Ломик. Альпеншток.

– У меня есть план. – Уистлер открыл банку и насыпал нам в руки круглых печенюшек. – Миндальное печенье. Барсик не может сопротивляться запаху миндаля, это заложено в поведенческие схемы.