Сообщники - Анна Пестерева

Шлагбаум открывают, и мимо проезжает изрешеченная пулями машина. Задний ряд, передний, лобового стекла нет. За ней, потряхиваясь, катится «копейка». В руках женщины большая клетчатая сумка, по всей видимости, с чем-то бьющимся, из заднего окна торчит торшер. Бедность, какая бедность, думаю я. Какая же бедность во всем этом, а ведь тут самое дорогое, что удалось спасти. Может, это вообще все, что осталось от их дома, – торшер и банка с соленьями.

– …тоже волонтеры, в Мариуполе в госпитале работаем, – медбрат продолжает что-то говорить. Добрые с прищуром глаза смотрят из-под кепки. Или это другой был в кепке? – У нас один из Коми приехал, взял отпуск в больнице. Отработал две недели, вернулся домой и взял отпуск за свой счет. Вернулся. Здесь уже четвертый месяц. Там, знаете ли, кто угодно халат наденет – и к нему очередь выстроится. Нету, нету врачей.

К скорой, обгоняя очередь, подъезжает грузовик. Солдаты цвета грузовика, грузовик цвета их лиц. Орудия в руках кого-то или чего-то. Я не могу их сосчитать, их столько же, сколько пятнышек на холщовых штанах цвета хаки.

– А кепка у тебя классная! – глаза медбрата улыбаются.

Я стесняюсь ее, взяла из дома первую, что подвернулась, – спереди на ней двенадцать звезд и три стрелы, а сбоку – флаг России. Да, я сижу в палатке МЧС под стелой с огромными буквами «РОССИЯ», но исправить это у меня нет возможности, а кепка надета вроде как по доброй воле. Хотя, учитывая жару, тут у меня тоже было мало выбора.

– Это герб Адыгеи, мне ее подруга подарила, – говорю. – Я много путешествовала по Кавказу. В Дагестане была вот и в Нальчике.

– Горы – это так красиво!

– И ребята вон из Каспийска у нас были. – Аня, моя напарница по смене, сидит на пластиковом стуле и ест бутерброд на фоне колючей проволоки. Аня призналась мне чуть раньше, что западает на военных, у нее и муж военный, и сын, сейчас он в саду еще – по ее рассказам вырастет и тоже будет служить.

– И не страшно было?

– Когда? – одно пятнышко от военного грузовика отделяется и плывет в нашу сторону. Я пытаюсь найти глазами Машу, но не могу.

– На Кавказе.

– А?

– Ну ты говоришь – ездишь по Кавказу, девчонка молодая вон, не страшно?

– Вообще – нет, – тогда было не страшно, но тогда, не сейчас. – У меня друзья там. Да и стереотипы это всё. Там очень интересные ребята живут. Образованные и увлеченные. Вот у меня оттуда друзья есть, они ездят по селам и собирают песни. Песни, которые помнят еще в селах. Адыгея, Карачаево-Черкесия, нет, Кабардино-Балкария, и… и их в Москву, Питер, вон в Европу приглаша…

– Плесни чайку, – у пятнышка жажда.

– Черный, зеленый?

– Черный.

– Сахар, лимон?

– Нет.

– А мы вот как раз за водой собрались, – Аня поднимает семь пустых баклажек по пять и три литра, их мы таскаем за раз от будки со шлангом. – Поможете, может?

Она вызывающе ухмыляется и глядит на пятнышко в лоб. Я выныриваю из палатки-парника со стаканом чая, но не вдыхаю.

– Мне не до этого, девушка. Воевать кто будет? – пятнышко начинает таять, в итоге растворяется в общем пятне себе подобных. Я держу за бортики пластиковый стаканчик.

– И что потом друзья делают с этими песнями? – медбрат все еще тут, скорая стоит у шлагбаума, по столу ветром разметало пару салфеток. Кто-то положил мокрую ложку в сахар, и он слипся коричневыми кусками.

– Делают? А, ну у них группа, они их поют везде.

– Как называется?

– Как называется? – я пытаюсь вспомнить, ввожу пароль на телефоне. Неверный. Ввожу еще раз. – Я сейчас найду. У них черкесские традиционные песни.

– Ты же говорила – Адыгея.

– Я? Я говорила… Щас. Вот, нашла, Jrpjej называется, – мне становится неловко. Это мои друзья, я очень хорошо знаю и название их группы, и то, что они исполняют черкесскую традиционную музыку, как я могла перепутать? Дурацкая ситуация. – Может, хотите послушать?

Я включаю сохраненную в эпл-мьюзик песню «абдзах нысишэ» из нового альбома taboo. Дайана, тихая в жизни, поет низким сильным голосом – он разлетается словно по горам, подхваченный звуками апапшина – черкесского струнного инструмента. Апапшин скребет, тянет, и в горле встает ком. За колючей проволокой ветер пригибает полынь. Она сбрасывает пыль, принесенную войной.

* * *

Пшеница зреет, поблескивает лен. А солнце закатное красит все в кровь. Тени становятся заметнее, тянутся, пытаясь ухватить – дорога стелется вдаль, уносит от них.

Костяшкой пальца я тру мышцу между бровями, она напряжена и пульсирует. Плач становится громче – Вика пытается выпутаться из ремней безопасности, связывающих ее и детское кресло, подаренное фондом.

– Вика, Вика, смотри, какая у меня есть штучка, – Маша оборачивается с переднего кресла и крутит бейджем с надписью «волонтер Мария».

Здесь двухлетняя Вика начинает бить сандалиями в спинку моего кресла. Это несильные толчки, но я представляю, как пыль трассы остается на обивке ровными полосками с ее подошвы.

– Милая, ну тише, тише, – голос Лии надломился еще в тот момент, когда малышка Вика, перейдя границу, вдруг бросилась обратно. Лия поймала ее и произнесла вслух: «Чувствуешь, что мы больше не дома, да?» После этого успокоиться уже не могла: плакала тихо, сразу же вытирая набегающие слезы.

– Ничего, мы всё помоем! – говорит Маша.

«Я помою», – про себя отвечаю я, а вслух говорю:

– Вытаскивайте ее уже из этого кресла.

В зеркало заднего вида видны испуганные, красные глаза Лии, она начинает отстегивать кресло, тянуть Вику на свой уже довольно большой живот. Маша тоже замолкает. Наконец-то.

Навигатор лежит в горизонтальном положении, отрезок маршрута видно всего на пятьдесят метров вперед. Беженцы, чаны с едой, воду с газом или без, помогите вещи донести, а вы уже получили паспорт, нужна скорая, сумки на ленту, штаб, это таможня, у нас закончились салфетки, нужны памперсы шестерка, уставшие лица на прокрутке, наш волонтерский лагерь, угловатые буквы на камазах, мне хочется закрыть глаза. Зеленая линия уводит вправо.

– Блин. – Я ехала не быстро, но, чтобы затормозить без рывка, проезжаю съезд, сдаю чуть-чуть назад, вписываюсь в поворот. – Простите.

Оставив машину у санатория «Водник», временного пункта размещения для беженцев, мы несем вещи к администрации.

– На чье имя номер?

– На имя подруги.

– А она где?

– Ее нет.

– А где она?

– Они не прошли фильтрацию.

– Как?

– Не пропустили ее старшого.

– Как не пропустили? – администраторка будто икает. – Сколько ему?

– Одиннадцать.

– О боже.

– Приехали только мы.

Я ставлю сумку, молния разошлась, из нее торчит полотенце с веселым рисунком. Когда я сажусь на водительское кресло, то кладу руки на руль, потом голову и наконец-то закрываю глаза.

* * *

– Девушка, а дальше что делать?

– Вам надо показать здесь паспорта, потом их заберут на проверку. Подождать можно вот тут, а потом надо будет просветить вещи вон во второй двери и дальше пешком дойти до того шлагбаума.

– А симки? Симки где?

– Симки уже там, за шлагбаумом, на российской стороне, там будет мальчик у входа в волонтерский центр. Он их раздает бесплатно, неделя интернета и сто рублей на счету для звонков.

Слова вылетают автоматически. Теперь я умею заполнять миграционные карточки, знаю стартовый пакет симок МТС, расположение ближайших ПВР[1], расписание автобусов до городов, лица недружелюбных пограничников и то, что активно интересующийся моей биографией человек в джинсах – фээсбэшник.

Там, где вторая дверь, более-менее прохладный зал. В нем наша комната. Двери открыты нараспашку, и можно насквозь пройти к стороне приезжающей и стороне уезжающей. В комнате приготовлены стаканчики с чаем, чаны с едой, пакеты для детей, печенье и соки. В углу спрятан кофе, который велено наливать только сотрудникам таможни и