Отречение - Алиса Клима

сразу почувствовал силу его взгляда, и даже не взгляда, а самой натуры. Ларионов знал, что очень редко энергия человека настолько сильна, что чувствуется мгновенно, еще до того, как он заговорил или даже взглянул на тебя. Сталин обладал этой мощью, которая исходила от него и передавалась собеседнику моментально. Как будто всемогущество власти было не чем-то им полученное и вверенное ему кем-то, а взятое без сомнения и принадлежащее по праву и умолчанию.

Берия быстро подошел к Туманову и Ларионову, пожал им руки и жестом пригласил к компании, как вспученная пена окружившей Сталина и внемлющей его неторопливому сказу. Сталин пригублял трубку и весело, с прищуром смотрел на Ларионова – Туманова он видел прежде, и тот ему был неинтересен.

– А-а, – протянул Сталин очень доброжелательно и просто, – товарищ Ларионов. Мне о вас говорил товарищ Берия. – Сталин пожал Ларионову руку (медленно, спокойно, не слишком крепко, но и не слабо, как делают это уверенные в своем положении, вдумчивые люди) и оглядел его сверху донизу без смущения. – Вы тот человек, который сомневается в правильности курса партии относительно лагерей, – сказал он и устремил взгляд прямо на лицо Ларионова.

Ларионов предвидел, но теперь окончательно понял, что партия в шахматы с Берией была лишь разминкой по сравнению с тем, что ему предстояло пережить этим вечером, загнав голову в настоящее хайло [36]. Сталин сразу сделал ему шах, и Ларионов понял, что надо сдаваться. И вдруг ему пришло в голову так и поступить.

– Позвольте положить короля на доску, товарищ Сталин, – вдруг сказал он, мельком взглянув на Берию, который внимательно следил за всеми в комнате, хоть и вел себя непринужденно.

Сталин немного прищурился и улыбнулся лишь краешком губ, а потом запыхтел трубкой, не втягивая даже дым.

– Нет, – сказал он решительно, отвернувшись к столу, словно решая важный спорный вопрос. – Рано. Я дам вам еще один шанс.

Ларионов не ответил, но гости стали смеяться, после чего Берия быстро представил Ларионова всем остальным членам этого дачного клуба кремлевских мужей.

– А Лазарь Моисеевич [37] где? – спросил Сталин. – Он игнорирует нашу компанию. Или опять боится, что его споит товарищ Берия? – Сталин ухмылялся в усы и неторопливым жестом приказал всем сесть.

На Сталине были партийная туника и светлые бриджи, заправленные в поношенные, ставшие уютными с годами, мягкие кавказские сапоги. Лицо его покрывали неглубокие, но многочисленные рытвины, оставшиеся после перенесенной оспы. Небольшого роста и с выпуклым животом, он казался немного нелепым в этой тунике с чересчур длинными и широкими рукавами. Но его породистое лицо с красивым носом и особенно выразительные, живые, «пивные» глаза делали его чем-то по-животному притягательным. Он источал странное обаяние, которое не мог не почувствовать Ларионов. На момент их встречи Сталину было шестьдесят лет. У него были все еще красивые волосы и сильные руки [38], и Ларионов заметил, что он очень мужественно смотрелся даже притом, что был невысок [39].

Мужчины расселись, явно зная предпочтения хозяина при застольях. Сталин сказал Ларионову сесть напротив него, между Поскребышевым и Молотовым. Сам он занимал место между Микояном и Тумановым – Микоян слева, а Туманов справа. Ларионов не знал, что в том, как Сталин рассаживал людей за столом, был свой смысл, но предполагал, что у вождя не бывало случайностей, особенно в вопросах посадки приближенных.

Микоян был одет в серый костюм хорошего кроя – единственный, кроме Вышинского, в этой компании, на ком одежда сидела безупречно, – и Ларионову он показался доброжелательным и спокойным человеком. Кавказский приплюснутый нос, соприкасавшийся кончиком с усами, придавал его лицу немного раздосадованное выражение, но Микоян преображался, когда начинал улыбаться, и в этот момент его нос, казалось, доставал до верхней губы. Молотов в то же время производил впечатление очень строгого и прохладного человека, с противоположным Микояну строением носа, который, напротив, загибался вверх, отчего в сочетании с большим лбом и немного выдвинутой нижней челюстью лицо его напоминало морду мопса. Но внимательные глаза и тот факт, что он все еще был жив, на свободе и при власти, говорили Ларионову о его ловкости и ценности для Сталина. Ларионов почему-то тут же вспомнил разрушенную надгробную плиту Воронцова – первого предшественника Молотова. Поскребышев показался Ларионову неприятным, ограниченным и скучным типом, хотя он, в сущности, бесконечно молчал. Двумя другими гостями, которых Ларионов никогда не видел (остальные ему были знакомы из прессы), оказались Хрущев и Вышинский.

Хрущев был представлен Ларионову Сталиным как «лысый Мыкыта – хозяин Украины», что указывало на пренебрежительно-снисходительное к нему отношение Сталина, а Вышинский – как «специалист по юриспруденции». При этом все громко засмеялись, и сам Вышинский, но так, словно искренний смех для него был скорее преодолением, чем естественным состоянием.

Хрущев, на вид улыбчивый и миролюбивый человек, выглядел нелепо и просто, как мешок с картошкой, в своей несуразной, не по размеру подобранной одежде. Как и Берия – «человек эпохи “Москвошвея”» [40], с узкими плечами и круглым животом. Этим он напоминал грушу с расставленными в стороны руками и вытянутым утиным, немного заостренным носом на круглой и небольшой по сравнению с туловищем голове.

Генпрокурор СССР, Вышинский Андрей Януарьевич, благодаря утонченности и своего имени, и внешности, создавал приятное впечатление. Он был изысканно одет: под пиджаком его виднелся хорошего кроя жилет. Круглые очки в роговой оправе отвлекали внимание от чрезмерно тонких губ, которые казались самой неприятной деталью на его лице, но не портили его, так как само лицо в целом выглядело располагающим и благородным: с красиво очерченным овалом, прямым носом и волевым подбородком. Он искусно говорил и, несомненно, обладал незаурядным умом, обаянием и великолепным образованием.

Валечка [41], милая бойкая девушка в беленьком чистом переднике, напоминающая Ларионову о его соб-ственной Комаровой Вальке, радушно обслуживала гостей, и Вышинский отпускал ей изощренные куртуазные комплименты.

Ужин начался, и Сталин назначил Берию тамадой. Гости произносили бесконечные тосты, центром которых был Сталин, затем партия и в некоторых случаях – Ленин. Сталин часто просил выступать Микояна.

– А вы, товарищ Ларионов, были в мавзолее товарища Ленина? – громко спросил Берия через стол.

Ларионов вздрогнул, вспомнив свое отвращение и скабрезные шутки Берии в адрес Ильича, и это не ускользнуло от вождя, внимательно смотревшего на Ларионова.

– Да, Лаврентий Павлович, – кратко ответил Ларионов.

– Что вы почувствовали, товарищ Ларионов? – спросил Сталин, опершись ладонями о стол и откинувшись на спинку стула.

Ларионов несколько сник и смотрел на Сталина без энтузиазма, с ужасом чувствуя, что не может ни притвориться, ни скрыть