Отречение - Алиса Клима

– Я был на Арбате, – сказал Ларионов. – Они там.

Туманов кивнул.

– Что тебя с ними связывает? – спросил он неожиданно энергично.

Ларионов смотрел в окно, чтобы скрыть возбуждение: его куда сильнее сейчас занимали мысли о Вере и ее семье, чем предстоящий ужин с вождем. Это было само по себе изумительно, но он именно так чувствовал.

– Они были ко мне добры много лет назад. Я хотел навестить их.

Туманов долго смотрел на Ларионова, стараясь понять его истинные мотивы.

– Ты нашел себе новую пассию? – наконец заговорил Туманов о том, что обычно приносило ему радость при общении.

– Если ты говоришь о любовнице, – усмехнулся чуть презрительно Ларионов, – то нет.

Туманов немного обиделся и разочаровался. Он не хотел задеть Ларионова, и его небрежный и раздраженный тон расстроил старика. Туманову казалось, что Ларионов стал еще более скрытным, чем прежде.

Ларионов заметил, как Туманов насупился, и был раздосадован на себя за резкость с другом – одним из самых безопасных и надежных людей его круга.

Он отбросил напускную непроницаемость и повернулся к Туманову.

– Знаешь, Андрей Михалыч, – сказал Ларионов с доверием и мягкостью в голосе, – мне сильно нравится одна женщина. – Он постеснялся сказать, что любит Веру, потому что боялся лишних расспросов, а отчасти из-за интимности этого чувства к ней.

Туманов приподнял мохнатые брови и уставился на Ларионова, пытаясь отыскать в глазах Ларионова смысл слова «нравится».

– Она из лагерных? – осторожно спросил он.

Ларионов немного покраснел.

– Да, – произнес он скомканно, но тут же поспешил прибавить: – Но я бы не хотел сейчас обсуждать подробности. Она мне нравится, но между нами ничего нет.

Туманов раздул ноздри и вздохнул, как бы подтверждая свои опасения.

– Пятьдесят восьмая? – кратко спросил он, зная уже ответ на этот вопрос.

Ларионов невольно закрыл глаза. Туманов хлопнул себя по коленям.

– Было бы странно, если бы все этим не закончилось, – сказал он по-отечески сердито. – Обещаю молчать, но дома ты мне все выложишь как есть. Дурак – вот и весь сказ!

Наступал вечер, но было еще совсем светло. В открытые окна «эмки» на Ларионова повеяло прохладой и ароматом леса. «Ближняя дача» располагалась между Волынским лесом с севера и Матвеевским – с юга, словно оцепленная с трех сторон рекой Сетунь. Они ехали по Можайскому шоссе, потом свернули с дороги вправо и вскоре уперлись в зеленые ворота КПП дачи Сталина. Ларионов так устал и душевно изнемог за эти дни, что без преувеличения не мог чувствовать ничего, кроме отупения. В его положении это было кстати: он был внешне и внутренне спокоен и лишен всеобщего невротического ажиотажа, связанного со Сталиным. Это производило приятное впечатление и успокаивало собеседников, от которых, как и от Берии и даже от Туманова, постоянно исходили какие-то истерические волны.

За ними захлопнулись ворота первого КПП. Проехав немного за зеленым деревянным забором высотой метра в четыре, по периметру обнесенного знакомой Ларионову егозой, они оказались перед воротами второго КПП, оборудованного смотровыми глазками [32]. За деревьями уже виднелся большой зеленый дом Сталина, построенный в стиле позднего имперского классицизма – с большими окнами, оформленными строгими порталами и фризами. В окнах дома, как и сторожки охраны, горел свет.

Как понял Ларионов, Сталин уже был не один. «Вторая партия в шахматы с гроссмейстером…» – подумал он и сразу, не входя в дом, почувствовал утомление от еще не начавшегося вечера.

Алина Аркадьевна и Кира, после того как опечатали их квартиру на Сретенском бульваре, переехали к давней подруге Алины Аркадьевны, актрисе театра Вахтангова, Ясюнинской Ксении Ивановне. Она не смогла остаться безразличной к трагедии Александровых. Переехали они вместе со вдовой Алеши и ее маленьким сыном Николенькой, а также Степанидой, которая была одна во всем мире, как она любила причитать, когда ее журили за обжорство. И Ясюнинская без всяких вопросов выделила им одну комнату, где они ютились, но были счастливы иметь угол. Конечно, они ждали дальнейших посадок, но по неизвестным причинам до нынешнего момента в их дверь ночью не постучали.

Ясюнинская была добра, но вела себя сдержанно и строго. Женщина с хрупкими, правильными чертами бледного узкого лица, тонким благородным носом, прозрачными глазами с немного опущенными уголками и нависающими веками, отчего ее взгляд казался особенно волевым и сильным, она странным образом походила внешне на Киру.

Кира устроилась на работу в музыкальную школу после окончания института Гнесиных и иногда помогала матери с частными уроками, мечтая перейти на работу в академию, новое здание которой начали строить в 1937 году.

Кира была потрясена переменами в жизни семьи, но приняла все с достоинством и спокойствием. Первое время ее искренне огорчала неосмотрительность Веры, которая осмелилась пойти на Лубянку узнавать об отце и Алеше, как и огорчали неосмотрительность и импульсивность самого Алеши. Она не осуждала их, но все же сказала матери, что трагедий в семье могло не случиться, если бы Алеша и Вера были более благоразумными и осторожными людьми.

Алина Аркадьевна только плакала и не могла воспринимать ничего из того, что говорила Кира. Ее спасала работа, которой она не лишилась. Теперь она, правда, не пела на большой сцене, но продолжала преподавать и давать частные уроки, пока Ясюнинская находилась в театре.

Вера писала матери письма, где просила ничего ей не отправлять, ссылалась на приличные условия и хорошее питание в лагере. Она боялась, что Алина Аркадьевна, Кира и семья Алеши сами недоедали и жили в лишениях. Поэтому Вера беззастенчиво лгала в письмах, писала о прибавленных килограммах, рассказывала про разнообразные рационы и вообще милую жизнь в «этом красивом уголке Сибири», подписывая все письма «Ваша любящая и преданная дочь Ирина».

Губина качала головой от восхищения мастерством некоторых зэков описывать лагерную жизнь, зачитывая, как начальник третьего отдела лагерного пункта, их письма перед отправкой. При этом в них присутствовало мало правды. Но Губиной казалось, что то, что они писали, и есть правда. Иначе как можно было так красочно и правдоподобно все изображать.

Алина Аркадьевна верила письмам Веры, а Ясюнинская сказала обращаться к Вере в ответных письмах «Ирина», потому что считала, что Вера не могла просто дурить и подписываться чужим именем. Несколько раз она ходила и отправляла небольшие посылки, понимая, что Вера лгала, но Алине Аркадьевне ничего не говорила, чтобы не расстраивать ее.

К весне тридцать восьмого года Алина Аркадьевна и