Песня жаворонка - Уилла Кэсер
Дорога, которой они ехали, была дика и прекрасна. Она вела все вверх и вверх, мимо гранитных скал и чахлых сосен, в объезд глубоких расселин и отдающихся эхом пропастей. Когда они достигли нагорья, оно оказалось огромной плоской равниной, усеянной белыми валунами, над которыми выл ветер. Тропа была не одна, как ожидала Тея, а много: глубокие рытвины, продавленные в земле колесами тяжелых фургонов и теперь заросшие сухой белесой травой. Колеи шли рядом; когда одна становилась слишком глубокой, следующий обоз ехал уже не по ней, а правее или левее, прокладывая новую. Да, это были всего лишь старые колеи от фургонов, идущие с востока на запад, заросшие травой. Но когда Тея бегала среди белых валунов, у нее на глаза навернулись слезы от ветра, трепавшего ее юбки во все стороны, а может, слезы появились бы и без ветра. Старый ковбой нашел в одной колее железную воловью подкову и подарил Тее на память. С запада виднелись синие горы, гряда за грядой, и в самой дали — заснеженные вершины, белые, продуваемые всеми ветрами. Там и сям на их пики были наколоты облака. Снова и снова Тее приходилось на минутку прятать лицо от холода. Старик сказал, что ветер на этой равнине никогда не спит. Время от времени над головой путников пролетали орлы.
На обратном пути старик рассказал им, что был в Браунсвилле, штат Небраска, когда через реку Миссури впервые протянули телеграфные провода, и что первая телеграмма, пересекшая реку, была следующая: «На запад устремлен державы ход»[18]. Он стоял рядом в телеграфной конторе, когда аппарат защелкал, и все мужчины, кто там был, невольно и бессознательно сняли шляпы и стояли обнажив голову, пока телеграфист расшифровывал послание. Тея вспомнила это послание при виде следов фургонов, уходящих к голубым горам. Она сказала себе, что никогда, никогда его не забудет. Дух человеческой отваги словно до сих пор жил там, в вышине, где летают орлы. Еще долго потом, стоило Тее услышать вдохновляющую речь на Четвертое июля, или выступление оркестра, или парад в цирке, она вспоминала то продутое всеми ветрами нагорье.
И сегодня она заснула, думая о нем. Когда Рэй разбудил ее, лошади были уже запряжены в телегу, а Гуннар и Аксель упрашивали пустить их на переднее сиденье. Стало прохладно, солнце садилось, и пустыня пылала огнем. Тея умиротворенно села назад вместе с миссис Тельямантес. Они ехали домой, в небе проступали звезды, бледно-желтые на желтом, а Рэй и Джонни затянули бойкую песню железнодорожников. Эти песни обычно родятся на Южно-Тихоокеанской железной дороге и проходят по всей длине ветки Санта-Фе и системы Q[19], а потом забываются, уступая место новой. Эта песня была о танцульках мексов, и припев звучал примерно так:
Педро, Педро, развернись!
Шаг налево, раз-два-раз,
Есть ребята крепкие, есть ребята сметкие,
А ребята золотые из Испании у нас!
Да, ребята золотые из Испании у нас![20]
VIII
Зима в том году наступила поздно. Весь октябрь стояли солнечные дни, и воздух был прозрачен, как хрусталь. Городок сохранял бодрый летний вид, пустыня сверкала на свету, и песчаные холмы вдалеке каждый день играли волшебными переливами красок. Сальвии в палисадниках цвели упорней обычного, листья тополей долго блистали золотом, прежде чем опасть, а зелень тамарисков начала бледнеть и блекнуть лишь в ноябре. На День благодарения разразилась метель, а потом наступил декабрь, теплый и ясный.
У Теи теперь было три ученицы. Она преподавала музыку трем девочкам, чьи матери заявили, что учитель Вунш чрезмерно строг. Уроки проходили по субботам, и из-за этого, конечно, у Теи было меньше времени на игры. Но она не расстраивалась, потому что ей разрешили потратить заработанное — ученицы платили по двадцать пять центов за урок — на то, чтобы оборудовать себе комнатку наверху, в мезонине. Это была крайняя комната во флигеле, не оштукатуренная, но уютно обитая мягкими сосновыми досками. Потолок такой низкий, что взрослый мог бы коснуться его ладонью, и еще понижался в обе стороны. Окно только одно, зато двойное и до пола. В октябре, когда днем было еще тепло, Тея и Тилли оклеили стены и потолок комнаты одними и теми же обоями: мелкие коричневые и красные розы на желтоватом фоне. Тея купила коричневый хлопчатобумажный ковролин, и старший брат, Гас, уложил его как-то в воскресенье. Тея смастерила белые марлевые занавески и повесила на тесемке. Мать подарила ей старый гардероб грецкого ореха с надтреснутым зеркалом, а кровать у Теи была своя, узкая, невзрачная, тоже ореховая. Синий умывальный гарнитур — таз и кувшин — Тея выиграла на благотворительной лотерее в церкви. В изголовье кровати стоял высокий цилиндрический деревянный ящик для шляпок из магазина готового платья. Тея поставила его на попа и задрапировала кретоном, и получилась почти совсем не шаткая подставка для лампы. Брать наверх керосиновую лампу Тее не разрешали, поэтому Рэй Кеннеди подарил ей железнодорожный фонарь, при свете которого она могла читать по вечерам.
Зимой в чердачной комнатке Теи было зверски холодно, но, вопреки советам матери и Тилли, она всегда оставляла окно чуточку открытым. Миссис Кронборг заявила, что у нее «никакого терпения не хватает на эту американскую физиологию», хотя лекции о вреде алкоголя и табака для мальчиков были, несомненно, полезны. Тея спросила доктора Арчи про окно, и он сказал, что девочке, которая поет, нужно изобилие свежего воздуха, иначе она охрипнет, и что холод закалит ее горло. Он сказал, что самое важное — держать ноги в тепле. В особо холодные ночи Тея всегда после ужина засовывала в печку кирпич, а когда уходила наверх, заворачивала его в старую фланелевую юбку и клала себе в постель. Мальчишки, которые ни за что не стали бы нагревать кирпичи для себя, иногда воровали кирпич у нее и считали это отличной шуткой.
Когда Тея залезала под красное одеяло, холод порой долго не давал ей уснуть, и она утешала себя, припоминая все, что могла, из книжки о полярниках