Собрание произведений в 2 томах. Том I (изд. 3-е) - Леонид Львович Аронзон

После больницы Леонид и Рита живут с родителями поэта на 2-й Советской — оба с группой инвалидности (у Риты — комбинированный порок сердца). Со временем жилищная ситуация разрешается: в результате сложного обмена в 1963 году родители переселяются на Охту, в только что отстроенный кооператив на Якорной улице[16], а Виталий Аронзон со своей семьей въезжает в квартиру на 2-й Советской, освободив для Леонида и Риты комнату в доме 11/20 по Владимирскому проспекту (так называемый «дом Достоевского»). Напротив располагался театр им. Ленсовета, где во времена НЭПа был игорный дом; это соседство отразилось в повести «Ассигнация». Брат поэта так вспоминает о квартире: «Обычная ленинградская коммуналка с соседями-антисемитами (явными и не явными), общей кухней, заставленной кухонными столами, ванной с дровяной колонкой и одной уборной. Стену коридора у входа в квартиру украшала батарея электросчетчиков — важных инструментов для внутриквартирных расчетов за электроэнергию, у других стен помещался семейный хлам. Эта когда-то барская квартира была не худшим вариантом жилья. Наша квадратная комната с двумя большими окнами, выходившими на Графский переулок[17], имела прихожую со стороны коридора, которая создавала иллюзию квартиры в квартире и в которой удавалось разместить только холодильник и вешалку. Отопление было печное, но к въезду Лёни оно было уже заменено на центральное. Одна из боковых стен комнаты была наружной стеной дома и зимой не прогревалась печным отоплением, поэтому в сильные холода на ней белел иней»[18]. Атмосфера этого района и дома отчасти воссоздается в поэме «Прогулка».

Начало 1960-х — время быстрого творческого становления Аронзона. В 1963 году он окончил учебу в институте, защитив диплом «Человек и природа в поэзии Н. Заболоцкого» под руководством В. Н. Альфонсова. Эти годы — время расцвета независимой культуры, попыток «официального» выхода к широкой аудитории и, как следствие, — ужесточения репрессий со стороны властей[19] (которые, к счастью, непосредственно поэта не коснулись). Тем не менее имя Аронзона появляется в связи с более поздней кампанией против Бродского. В печально известной статье «Окололитературный трутень» говорилось: «Некий Леонид Аронзон перепечатывает их 〈стихи Бродского〉 на своей пишущей машинке»[20].

В эти годы Аронзон преподает литературу в вечерней школе и, чтобы пополнить семейный бюджет, летом ездит в Крым, где вместе с приятелем Юрием Сорокиным подрабатывает пляжным фотографом. Поездки проходят тяжело — поэт, по своему душевному складу, к такого рода заработкам оказывается мало приспособлен.

К середине 1960-х годов Аронзон обретает неповторимый голос, ни на кого не похожий язык. Он общается с кругом поэтов Малой Садовой[21], предоставляет подборку стихотворений для машинописного альманаха «Fioretti»[22], вместе с А. Альтшулером, А. Мироновым, Вл. Эрлем и др. неоднократно выступает с публичным чтением стихов. После ряда подработок, в том числе и случайных, к концу 1966 года через главного редактора студии «Леннаучфильм» Валерия Суслова, часто дававшего возможность заработать представителям неофициальной культуры, Аронзон находит нерегулярный источник дохода — писание сценариев документальных фильмов. Аронзон стал автором более десяти фильмов, два из которых были отмечены призами на кинофестивалях. Не являясь образцами высокой литературы, эти тексты, однако, несут следы авторского стиля Аронзона: так, в дикторский текст фильма «Голоса растений», получившего почетный диплом на 13 Конгрессе Международной ассоциации научного кино в Дрездене, были включены фрагменты стихотворений Н. Заболоцкого, а персонажем фильма «Защита диссертации» стал В. Бытенский[23], действительно защищавший тогда диссертацию. Особо примечателен незавершенный литературный сценарий «Так какого же цвета этот цвет?» (1970) с большим количеством автоцитат[24].

При всей погруженности в поэзию, сосредоточенности на литературе, Аронзон в жизни был смешливым, веселым человеком; тяга к озорству и мальчишеским проделкам сочеталась в нем с неожиданным простодушием. Особенно ценил он дружеское общение и искренность и исключительно болезненно переживал разрывы с близкими людьми (см. примеч. к стихотворению «Как часто, Боже, ученик…»). Одна из самых значительных встреч происходит в 1966 году: Аронзон знакомится с художником Евгением Михновым-Войтенко, ставшим, наряду с Альтшулером, ближайшим другом поэта и бессменным его собеседником[25]. Кроме живописи, их связывало осознание себя первопроходцами, осваивающими новые пространства звука и цвета — молчания, беспредметности. Именно под влиянием Михнова поэт создает уникальную книгу размывок «AVE» — на стыке поэзии и живописи (дошедшие до нас живописные работы Аронзона были выполнены до знакомства с Михновым).

Круг общения поэта был замкнут на сравнительно немногих друзьях и знакомых — А. Альтшулере, Р. Белоусове, Ю. Галецком, И. Мельце, Евг. Михнове, Б. Понизовском, Ю. Сорокине, Ю. Шмерлинге, Ф. Якубсоне, подруге жены Ларисе Хайкиной. Однако Аронзон следит также за творчеством ряда современников, посещает чтения других поэтов, иногда читает сам. Ему не было свойственно безразличие к славе, и отсутствие возможности свободного высказывания при сознании ценности создаваемого отражалось болезненно. Н. И. Николаев вспоминает: «Помню разговор в троллейбусе (мы ехали тогда с компанией мимо Литейного в сторону Московского 〈вокзала〉). Разговор шел о литературной славе. Лёня сказал — что-то вроде такого — что хотел бы добиться славы, а потом уйти в неизвестность. Меня тогда его слова поразили, и потому я их запомнил». Возможно, именно конфликт между обостренным чувством ясной прозрачности творимого мира, с одной стороны, и отчетливым осознанием бесперспективности самоосуществления в мутной воде советского литературного быта, с другой, и послужил истоком приближающейся трагедии.

Приспособиться к системе — ни к советской, ни к антисоветской — не получалось. Мешали как равнодушие к социальной составляющей человеческого существования, так и врожденная (само)ирония и чувство вкуса[26]. Не помогали ни чтения в СП и литобъединениях, ни обращения к И. Эренбургу и К. Симонову. Самиздат в те годы еще не функционировал столь отлаженно, как в 1970-е, и противостояние поэта системе лежало исключительно в эстетической плоскости.

В 1967 году Аронзон вместе с женой и ее родителями переезжают в отдельную квартиру на ул. Воинова 22/2[27]. Парадный подъезд дома смотрел на боковую стену Большого дома, а окна обеих комнат выходили на Литейный проспект. Здесь поэт прожил оставшиеся годы. Несмотря на то, что быт семьи внешне устраивается, неудовлетворенность жизнью растет. Сценарии, которые сам поэт называл «стенариями»[28] (от «стенать»), приносили доход, но внутренне опустошали и отнимали время от творчества. Надежд на публикацию стихов не осталось[29]. Ощущение распада и безнадежности усугубляется внешними событиями: еще в марте 1965 года Владимир Швейгольц убивает свою подругу и совершает попытку самоубийства, мотивируя на суде (октябрь 1966 года) свой поступок религиозными соображениями: жертва по обоюдному согласию[30]. Размышления о скрытых причинах, приведших приятеля к столь страшной трагедии, отразились в «Отдельной книге» и «Моём дневнике».

В 1969 году Аронзона всё чаще гнетет предчувствие