Сорока на виселице - Веркин Эдуард Николаевич

– Под нами четвертый кессон, – Штайнер указал на решетку. – Это нулевой шлюз, он оборудован в соответствии с традиционными представлениями, думаю, ты понял…

Я понял и подумал, что цепей я не видел никогда в жизни, на Земле их не осталось вовсе, в пространстве тоже, а здесь есть, кто-то реплицировал тысячи цепей, чтобы оборудовать предшлюз четвертого кессона в соответствии с традициями, синхронная физика.

Штайнер поймал комбинезон, подтянул его и снял с крюка.

– Шуйский, поднимись, пожалуйста, на пульт, – приказал Штайнер. – Проследи… ты понимаешь…

Шуйский с видимым облегчением удалился, мы остались в предшлюзе одни.

– Одевайтесь, времени мало.

Я и Уэзерс тоже поймали и притянули комбинезоны, стали одеваться. Комбинезон, маска, ботинки, перчатки. Все, кстати, несмотря на древний вид, удобное.

– Пройдемте к подъемнику, – указал Штайнер. – Туда, к зеленому створу.

Мы направились к подъемнику, к зеленому терминалу.

– Это, разумеется, не обычный подъемник, – объяснял Штайнер. – Это шлюзовая карантинная система, как вы понимаете, многоуровневая…

Мы вошли в кессон, двойная диафрагма, камера, похожая на доменную печь… Откуда я знаю, как выглядит доменная печь изнутри…

– Объем должен быть максимально стерилен, поэтому спуск займет несколько минут. Проходите поближе к центру, по краям… дискомфорт…

Мы ступили на решетчатую платформу.

– Можно закрыть глаза, – посоветовал Штайнер. – Начинаем… Держитесь.

Платформа дрогнула и медленно поползла вниз.

– Объем окружен тройным коконом модифицированного инерционного поля, – Штайнер продолжал рассказ. – Первый слой останавливает любой живой организм крупнее вируса. Второй слой задерживает вирусы… любые формы органической материи…

Я вспомнил бумажный самолет Уистлера. Снег. Зажигалку.

– Третий слой отсекает инерционные…

Платформа дрогнула, я не расслышал.

– Откуда тогда снег? – спросил я. – Галерея, на которой мы были, засыпана снегом.

– Этого не может быть, – осторожно поправил Шнайдер. – Барьер непроницаем в одну сторону, это строгий протокол безопасности. Через кокон не может проникнуть ничего, кроме света.

На галерее лежал снег, наметенный из Объема.

– Но я же видел…

– Там холодно, – объяснил Уэзерс. – Это вызывает ассоциативные замещения, преобразуемые психикой… как правило, в зрительные формы. Необыкновенно яркие.

На галерее был снег. Из этого снега Уистлер лепил снежки.

– Осторожно…

Свет. Глаза стоило все-таки закрыть.

Жар, я почувствовал его сквозь костюм.

Платформа опускалась. Жар. Холод. Свет. Толчок.

– На месте, – объявил Шнайдер. – Сейчас глаза привыкнут.

Мы покинули платформу.

– Четвертый кессон, – пояснил Штайнер.

Мы оказались в огромном помещении, больше всего похожем на эллинг для дирижаблей Службы контроля погоды. Металлические фермы, терявшиеся в высоте, хрустальные изоляторы, платиновые сталактиты стабилизационных пластин, много машин, предназначения которых я не знал, вместо дирижаблей – сопоставимые по размерам холдеры, покрытые изморозью, заполненные, вероятно, жидким кислородом.

– Нам туда, – указал Штайнер. – Шагайте по желтой линии.

Мы пошагали по желтой линии, хотя я почему-то видел ее красной.

По сторонам в несколько ярусов располагались м‐блоки, видимо, перенесенные с «Тощего дрозда», блоки вскрыты, сменные кассеты вырваны, бронзовые цилиндры валялись на полу в бордовой амортизационной жидкости, в спутанных черных кабелях. Ни Штайнер, ни Уэзерс не смотрели по сторонам, я разглядывал окружающее с интересом. М‐блоки были весьма ресурсоемкими устройствами, не предназначенными к репликации, собирались и настраивались индивидуально, здесь же их не особо, похоже, ценили, я заметил, что некоторые блоки вскрыты нештатно, похоже, с использованием резаков и ломиков.

– Обычно мы работаем со вторым кессоном, – говорил Штайнер. – Но сегодня Уистлер вошел здесь, думаю, правильно следовать за ним.

М‐блоки кончились, я заметил людей – несколько человек монтировали установку, больше всего напоминавшую крючковатый гриб, объеденный слизнем, сам слизень тоже имелся – полз по шляпке, блестя хромом панциря.

– Сейчас в Объеме смена, два инженера монтажа и контролер, три человека. Мы стараемся, чтобы в рабочей зоне присутствовал минимум сотрудников, Уистлер нарушил правила… И палец… Мы должны проконтролировать, надеюсь, вы понимаете… Уистлер, скорее всего, там… сейчас мы идем к основному шлюзу…

По мере продвижения к шлюзу машины, окружавшие нас, становились все причудливее, утрачивали земные черты, привычную геометрию, становились легче и изящнее, матовая сталь уступала место хрусталю, сапфиру и полированной меди, машины напоминали мне существ земных, но искаженных почти до неузнаваемости.

Журавль, черепаха, кит.

Голова заболела. Вернее, не заболела… Глаза стали отставать. Я поворачивал голову, глаза на долю секунды задерживались, вызывая приступы дезориентации. Не стоило вертеть головой так увлеченно, смотреть под ноги, как Штайнер.

– Ненавижу это… – прошептал Уэзерс.

– Уровень шума… – пояснил Штайнер. – Здесь крайне высокий уровень шума во всем комплексе, адсорберы не справляются. Зато в самом Объеме тихо, там самое тихое место в мире, вы сами убедитесь – слабые инерционные поля гасят практически все…

Машины снова изменились, теперь я не узнавал в них ни птицы, ни паука, бесформенные камни, из их нечеловеческих очертаний мозг старался извлечь смысл, придать значение расколам и выступам, при этом никаких сомнений в том, что это не камни, а приборы, у меня не возникало.

Янтарь, соломенные слезы небесного змея.

Мутный камень, гигантский опал с золотыми искрами в глубине, светящийся сам по себе.

Синий камень, кусок скалы в пять метров в высоту, утыканный серебряными иглами, вокруг него старались многочисленные люди, как мне показалось, они что-то собирали с поверхности монолита. Пинцетами.

Вот где все. Здесь. В глубинах, соскребают со звездных ежей серебристую пыльцу.

– Штайнер, ваши сотрудники соблюдают режим? – неожиданно неприязненно поинтересовался Уэзерс.

– Вы же сами все знаете про режим, – мягко ответил Штайнер. – Его никто здесь, включая вас, не соблюдает.

– Вот именно! Никто не соблюдает! Если так будет продолжаться, я вам гарантирую проблемы! Скоро работать станет некому, я вынужден буду доложить…

Уэзерс продолжал ворчать, неубедительно грозить докладом, комиссией и выводами.

– Туда, – указал Штайнер. – К шлюзу, мы почти на месте…

Я ожидал другого. Стены из кипящей ртути. Пылающей плазменной сетки. Врат огня. Широкой золотой лестницы, ведущей к храму Артемиды. Но четвертый кессон заканчивался заурядным вакуумным шлюзом, мы приблизились к нему.

Я ожидал напутственной речи, важных слов, но ничего подобного не случилось, Штайнер опять задействовал персональный идентификатор, и мы вошли в кессон.

Черный коридор. В конце лепестковая диафрагма. Стены шершавые, чувствуется через перчатки.

– Поля будут отключаться последовательно, – пояснил Штайнер. – Шуйский, мы готовы, начинаем погружение.

Лепестковая диафрагма раскрылась, следующий отсек, диафрагма закрылась. Мы последовательно преодолели три черных коридора, за последней диафрагмой начиналась рабочая зона.

Погружение в Объем.

– Западная аппарель, – пояснил Штайнер. – Можно осторожно оглядеться.

С высоты под разными углами опускались белые мраморные колонны. Ни стен, ни границ. Что-то со светом… Пять колонн.

Свет двигался, вращался против часовой стрелки.

Я понимал, что это искажение, вызванное динамическими инерционными полями, или влияние актуатора, или побочный эффект от пульсации гравитационных машин, удерживающих над нашими головами занесенный камень…

Свет обрел видимую скорость.

– Наберите воздуха и задержите дыхание, – посоветовал Уэзерс. – Это поможет. Должно…

И это действительно помогло – я вдохнул, не дышал, и стало легче, свет вернулся к привычным свойствам.