Сорока на виселице - Веркин Эдуард Николаевич

Я слушал.

– Стивенс предлагал извлекать копии предмета из прошлого. Собственно, это будут уже не копии, а подлинники. Доставать подлинник из прошедшей миллисекунды – это более чем гениально…

Ховер стоял на крыше, Мария не улетала.

– У Марло с каждой репликацией подлинность исходного предмета уменьшается, что на уровне примерно тысячного деления создает серьезные проблемы соответствия. Именно поэтому в каждый репликатор встроен протокол ограничения – у тебя не получится сделать больше тысячи копий, после тысячной требуется новый образец. Система Стивенса лишена этих недостатков, предмет не воспроизводится, а… изымается. Из момента. Завидую…

– Что? – не понял я.

– Завидую, – повторил Уистлер. – Это… Это как придумать колесо! Но… не получилось.

– Почему? Мировой Совет запретил опыты с временем?

Ховер ждал. Уистлер курил.

– Потому что времени нет, – сказал он. – Стивенс упрямо игнорировал этот факт, он полагал временной поток существующим. Я думаю, что каким-то образом он предвидел… Это как электричество. Электричество открыли задолго до изобретения электромотора, а здесь… все наоборот. Мотор был, стихии, которая приведет его в действие, не было, такое случалось и раньше… и довольно часто.

Кажется, Уистлер побаивается Марию.

– Времени нет? – спросил я.

– Времени нет. И опыт Стивенса это прекрасно продемонстрировал – извлечь предмет из прошлого не удалось в силу того, что самого прошлого как некой протяженности, или состояния, или субстанции нет. А следовательно, и будущего нет. В этом все затруднения… Это поразительно, небо – сплошные тернии, бессветная тьма…

Уистлер задумался.

– А Марло? – спросил я. – Марло тоже использовал «жидкую свечу»?

Уистлер поднял с крыши треугольный кусок платины.

– Марло не придумал больше ничего, – не ответил Уистлер. – За всю жизнь. Он отправился в одну из первых звездных экспедиций обычным инженером, кажется, умер на обратном пути от старости… Мой учитель… там, на Иокасте… – Уистлер ткнул платиной в небо. – Он полагал, что каждый человек может совершить великое… Но совершает лишь немножество малого. И это нормально, на этом держится мир.

Уистлер швырнул на крышу обрывок платины.

– «Жидкая свеча»… это что-то вроде концентратора… Она собирает все твое малое и на секунду переплавляет в великое. Или отбрасывает за ненадобностью, как отруби от муки… Но есть цена. Как, впрочем, всегда… Сойер работал с подпространством, благодаря ему мы раздули пузырь ойкумены, но подлинное величие Сойера в том, что он в детстве потерял на берегу реки резной золотой шар… Возможно, это выведет нас во Вселенную. Рано или поздно кто-то еще потеряет золотой шар и не побоится заплатить…

Уистлер подошел к краю, запрыгнул на невысокий парапет.

– Ты любишь парапеты? – спросил он, не дожидаясь ответа, продолжил: – Я да. В парапете есть нечто человеческое… Современная архитектура практически отказалась от парапетов, парапет – символ компромисса и малодушия, в будущем ему нет места… А я люблю.

Уистлер притопнул.

– Думаю, Сойер и Дель Рей могли спастись, – сказал он. – Они прекрасно понимали, чем закончится опыт «Дельфта», это ясно по найденной записке. Но оба остались. Зачем они это сделали?

Зачем они все время на краю? Их тянет к краю, Уистлер, Мария.

– Не знаю, – ответил я.

– Я тоже, честно говоря, не знаю… Хотя у меня есть несколько предположений. Некоторые считают, что это был акт отчаянья, но это… слишком просто, нет, это было иное… может, это было слово…

– А может, они ошибались.

Уистлер резко повернулся, лицом ко мне, спиной к пустоте.

– Ошибались? – переспросил он. – Вполне… ошибки еще никто не отменял.

Уистлер оглянулся в пустоту.

– Времени нет, в этом проблема… Если времени нет, то мы всегда в своем моменте, и мы не можем достучаться до соседнего… как плыть, коль нет воды в Ховаре… Но клялся кто, что вовсе быть нельзя…

Ховер не улетал.

– Время вернется к нам, – пообещал Уистлер. – Время вернется, понимаешь?

– Нет, – признался я.

– Кассини уверен, что «жидкая свеча» рождает чудовищ. Но не понимает, каких именно… Он… он что-то подозревает про сороку… Не может же он быть полным дураком… раньше не был.

– Мы когда-нибудь отсюда улетим? – недовольно спросила Мария, откинув фонарь.

Мы вернулись домой.

После обеда я помогал в библиотеке, носил книги из «Тощего дрозда», расставлял по полкам, отмечая, что матерчатые переплеты нравятся мне гораздо больше пластиковых и бумажных. Мария вносила дополнения в старые учетные карточки и заводила новые, записывала в них данные, помещала карточки в сканер и заносила в каталог, все по старинке. Я предлагал вносить книги в каталог по электронным меткам, но Мария сказала, что спешка тут ни к чему, испытанные методы самые надежные, в библиотечном деле это важно. Мария каталогизировала, я носил книги и бродил по хранилищу. Я находил следы Уистлера: книги, в основном перевернутые или забытые на столиках, оставленные на полу, сложенные стопками у стен. Уистлер бродил по библиотеке и читал. Я думал, что он работает над параметрами синхронизации, но он, похоже, работал не только над этим. Сначала я переворачивал книги, возвращал их на полки, но Мария запретила это делать, предположив, что в расположении книг может таиться важный для синхронной физики смысл. Синхронная физика, имплозия, лестница или колодец.

– Действительно, «Старение лестниц», я проверила. Про что может быть «Старение лестниц»?

– Лестницы как люди, – ответил я. – Всегда стареют с середины.

Рукопись, найденная в исступлении

– Опять? – усмехнулся Кассини.

Мария виновато вздохнула. Окна сегодня вертикальные.

– Хорошо, я объясню… я расскажу… Угощайтесь, друзья, кофе сегодня удался.

Это правда, удался.

– Начну издалека. Мы до сих пор, к сожалению, не имеем надежного и простого инструмента для отделения гениальности от безумия. Идеи, продвинувшие человечество по пути прогресса, зачастую кажутся абсолютно безумными, равно как и наоборот: алгоритм, который позволил бы надежно отделять зерна от плевел, увы, не создан…

Кассини рассказывал, я смотрел в окно. День. Я перестал различать день и ночь, солнце не заходит, его не видно за тучами, но оно здесь, Рея. Рассказ, как водится, начался с проклятий в сторону синхронной физики.

– Механизма отбора нет, вместо того, чтобы нянчиться с синхронистикой, мы могли бы разработать новую методологию, язык, на котором будет говорить наука следующую тысячу лет! Но мы потерялись среди фата-морган, мы бродим в трех соснах, вокруг туман…

С утра заглянул Шуйский, объявил, что сегодняшняя сессия Жюри отменяется, вернее, переносится. Я намеревался поработать в библиотеке, но Мария сказала, что договорилась с Кассини, она хочет задать ему пару вопросов, увидимся в баре.

Я пришел первым. Одному тяжело, в баре прохладно и безлюдно. Я проверил репликатор, он действительно не работал. Сбой слоя. Разумно.

Кассини и Мария появились вместе, Кассини приветствовал меня и быстро проговорил:

– Похоже, мы окончательно обречены. Зря я согласился на это. Зачем вы согласились на это? Молодые люди, признаюсь как на духу, – вдова отравилась груздями… это из… не помню откуда…

– Рольф, вам это не к лицу, – заметила Мария. – Лучше сварите кофе и расскажите нам про эксперимент.

– Но потом я пойду, хорошо? – капризно попросил Кассини. – Сегодня я не в форме…

Держался странно, покачивался, много и бестолково двигал руками, улыбался.

– Сегодня я не в фокусе…

Кассини сварил кофе, налил нам по большой кружке, тяжело сел напротив и стал рассказывать, то и дело позевывая.

«Феномен колибри» фиксировался неоднократно в течение двадцатого и двадцать первого веков. Долгое время считалось, что это мистификация, технические средства второй половины двадцатого века вполне позволяли ее осуществить, мистификация, ошибка наблюдателя – колибри легко спутать с шершнем, бражником, с большим шмелем, серьезные ученые никогда не рассматривали сообщения о наблюдении колибри на территории Европы. Все изменилось после экспедиции Казанского университета, биологи изучали фауну Верхней Волги и в пойме Вексы обнаружили несколько экземпляров хризоламписа москитного.