Сорока на виселице - Веркин Эдуард Николаевич

– Если не кормить, сдохнет с голоду. – Мария чесала пантеру за ушами. – А может, не сдохнет, никто ведь не проверял… Кстати, а тебя не смущает, что Барсик… бессмертный?

Бессмертный Барсик начал дрыгать задней лапой.

– Я синхронный физик, – ответил Уистлер. – Каждый синхронный физик стремится к бессмертию. Можно сказать, бессмертие – наше кредо. Так что Барсик меня ничуть не смущает. Бессмертие не должно никого смущать, это единственная цель человеческого вида. Да, пока мы достигли, скажем так, относительного…

– Неужели? – перебила Мария.

Уистлер самоуверенно кивнул. Мы падали в трюме «Тощего дрозда», я, Уистлер, Мария и вечная пантера.

– Сами посудите – примерно через пятьдесят лет количество людей, побывавших в космосе, превысит количество тех, кто никогда не покидал Землю, – сказал Уистлер. – На сегодняшний день мы колонизировали девять планет, Homo spatium есть данность. В случае если Солнце превратится в сверхновую, человечество уцелеет в колониях. Так что мы сделали первый шаг. Следующий шаг – бессмертие абсолютное, а для этого нам нужна Вселенная. Максимальное расселение!

Уистлер вскинул руку и с энтузиазмом указал в темноту перед нами.

– А Галактика? Галактики нам не хватит? – спросила Мария.

Мне бы вполне хватило.

– В том-то и дело, что не хватит! Физика нашей Галактики относительно однородна, Земля состоит из тех же элементов, что и Глизе, постоянные Больцмана в системе Сол и в системе Реи одинаковы, Галактика – это наш задний двор… ну или колыбель, если угодно, мы не найдем здесь ничего нового, тот же песок, те же камни. Вселенная – наша цель! Лишь там есть что-то отличное. Надеюсь… Одним словом, мы должны пробить горизонт…

– Вступайте в синхронные физики! – закончила Мария.

Уистлер рассмеялся.

– Вступайте-вступайте, нам все нужны: спасатели, библиотекари, пекари…

Снова глухой гул снаружи, не у меня в голове гул, остальные его тоже услышали – Барсик сел, Мария поежилась, хотя в трюме не холодно. А я подумал: сыплется ли с Барсика шерсть?

– А знаете, что случилось на самом деле? – вкрадчиво спросил Уистлер. – Мы умерли. «Тощий дрозд» стремится сквозь лед и тьму изнанки, а экипаж и пассажиры лежат бездыханные в стазис-капсулах, а то, что мы наблюдаем вокруг…

Уистлер свистнул, эхо ответило. Мария вздрогнула и коснулась рукой моего локтя.

– Всего лишь чье-то не самое остроумное посмертие.

Барсик просительно мяукнул, и Уистлер дал ему печенье. Барсик сожрал и почесался.

– Чье? – спросила Мария.

– Видимо, мое, – ответил Уистлер. – Конечно, вы можете поспорить с Декартом, но я легко могу доказать, что все вокруг – это мое и ничье иное посмертие. В котором продолжаюсь я…

– А мы? – вмешалась Мария. – Как же мы?

Я подумал, что не хочу продолжаться во сне Уистлера. С чего вдруг? Мы с ним едва знакомы, а он уже утверждает, что я существую у него в голове, да и то меньше недели. Но я‐то знаю, что это не так, спорить с ним бесполезно, я все равно проспорю. А если вдруг переспорю, то потом, через два дня, пойму, что он нарочно поддался. Из всяких хитрых соображений. Я не могу переспорить синхронного физика.

– Кстати, а вы знаете, почему все видят сову? – спросил Уистлер. – Или я рассказывал? Про это есть отличнейший анекдот, я включил его в будущий сборник… Так вот, встречает как-то раз синхронный физик квантового…

Выход в день

Филиал Мельбурнского Института Пространства.

Уистлер утверждает, что Институт – самое большое здание в колониальных мирах, и это, наверное, на самом деле так; я сидел в кают-компании «Тощего дрозда» и разглядывал Институт – белый прямоугольник на севере материка, вокруг тундра, озера и реки, никаких гор, это хорошо, я устал от гор, сегодня мне нравится плоскость. До этого самым большим зданием на планете был прежний Институт Пространства. Его, если верить Уистлеру, тоже видно с орбиты, правда, мне его обнаружить не удалось, хотя я всматривался в Реген больше часа.

С орбиты филиал Института Пространства похож на белый, поставленный на ребро и чуть утопленный в землю кирпич.

В кают-компании по-прежнему никого. Я рассчитывал, что Мария и Уистлер после воскрешения придут, они не пришли. Но я не удивился – восьмой вектор прочувствовал даже я.

Я открыл глаза, потрогал лицо и обнаружил, что оно онемело, VDM-фаза завершена, приятного пробуждения, и правая рука онемела – я сжимал пальцы, но не чувствовал их. Укусил. Укус ощущался, боль нет. Отлично.

Я повторил, кажется, точно, я не спешил выбираться из капсулы, правую руку по-прежнему не чувствовал. Отлежал. Не думал, что в смерти можно отлежать руку. Хотя я мог отлежать ее до прыжка, во сне, в том быстром сне, где лед и океан…

Я сел. Наверное, надо сказать доктору Уэзерсу. И в ушах горячо.

…Снова стихи. Я их плохо запоминаю, а «Тощий Дрозд» выбирает самые странные.

Или лучше не говорить. Доктора почему-то не было.

Доктор не появлялся, что-то случилось в прыжке, наверное, неисправность стазис-капуслы. Ошибка финиша, статус нарушен, я воскрес. Не вовремя, отчего частично онемел.

– Восьмой вектор завершен, наш корабль прибыл в пункт назначения, добро пожаловать на Реген. Реген – вторая планета в системе Реи…

«Тощий дрозд», я стал думать о нем, но больше о рыжей собаке. Я в жизни не встречал таких ярко-рыжих собак, но отчего-то вдруг стал думать именно о них, об одной в частности, ее звали Кюхля, она жила возле моря и была знаменита… Эти собачьи мысли неожиданно пришли мне в голову, я увидел залив с дюнами и песчаными отмелями, Кюхлю, обосновавшуюся в старой бочке, питавшуюся моллюсками и каждое полнолуние необычайно художественно вывшую на луну, так музыкально, что некоторые окрестные жители нарочно приходили послушать…

Уистлер утверждал, что это тени потока. Гиперпространство, через которое прыгают наши корабли, есть второй пласт реальности, недостаточно, но все-таки изученный, вполне материальный, третий же слой бытия есть поле Юнга, кипящий океан снов, надежд, молитв и разочарований всех, кто когда-либо был, и сила его столь велика, что порой легким дыханием прорывается через лед и твердь гравитации, корабли задевают его верхушками мачт…

– Платону, Аристотелю, Декарту, римскому рабу третьего века до нашей эры, хромоногому трубадуру Каркассона, старухе, раздавленной дровяной повозкой в Трирском архиепископстве, Цезарю Хойлу, кому-то из них приснился сон, гениальный, ослепительно прекрасный сон, искристое счастье, с тех пор навсегда запечатленное в сердце мира…

Уистлер, как всякий синхронный физик, периодически скатывается в пафос, но почему-то это не выглядит смешно. Наверное, из-за футболки и сандалий. Человеку в футболке и сандалиях много прощается в наши дни. Ну и гений еще.

– Тот, кому снилась сова, сгинул, не оставив ни имени, ни следа, ни молекулы праха, но тысячи лет спустя мы, погружаясь в VDM-фазу, снова и снова видим его сон. Серую сову на камне возле дороги. Вы знаете, что первые изображения совы на камне относятся к восемнадцатому веку? Еще до прерафаэлитов этот сюжет был весьма распространен в английской живописи, равно как и в немецкой…

Вполне может быть, что рыжая собака с квадратной мордой, преуспевшая в добыче жемчужниц, приснилась мальчишке-ершатнику, плотогону или перевозчику, и его сон тоже гениален, и теперь его собака приходит в голову мне.

– На втором слое мироздания дыхание Юнга, пусть и рассеянное ледяным барьером Хойла, способно сжечь – именно поэтому преодолеть гиперпространство можно лишь в состоянии смерти… Сквозь хлад и прах и мрак небытия, сквозь тишину и дрему оправданий…

Здание Института полтора километра в самой высокой точке, это северная сторона. Южная сторона ниже на полтораста метров, крыша образует долгий пологий скат. В южной части Института располагаются физические лаборатории, реактор и генераторы, вычислительный центр, механические мастерские. Библиотека. Жилой блок там же, на верхних уровнях, включает помещения для проживания трех тысяч ученых, спортзалы, развлекательные комплексы, рестораны и службы быта, все, что требуется для полноценной жизни и работы.