Кристальный матриархат - Александр Нерей

— Минуточку внимания! — громко сказал Николай толпе одержимых сверхъестественным.

Когда большинство народа повернулось лицом к кожаному мотоциклисту, Угодник начал незамысловатую речь.

— Уважаемые хоккеистки и хоккеисты. С вами работают профессиональные аферисты. Бегите домой без оглядки полоть заросшие грядки. У кого из вас ребёнок манной кашей некормленый? А ему скоро сорок исполнится. А кого запотевший пузырь в холодильнике дожидается? Или утюг включенным дома остался, а из-за этого молоко сбежало жить к соседке-малолетке…

Неизвестно почему из-за околесицы, которую городил Угодник, у всех собравшихся потухли взгляды, и народ начал мало-помалу расходиться, каждый вспомнив что-то срочное и важное. А дядька шёл дальше, то дотрагиваясь до особо крепких и сопротивлявшихся его гипнотическому представлению, то запросто говорил кому-нибудь нечто такое, от чего тот сразу возвращался к своим реальным проблемам и убегал прочь не оглядываясь.

Вход в Третью больницу освобождался, а мы с Александром стояли и во все глаза смотрели на настоящего гипнотизёра.

— Пошли, — позвал нас Угодник, когда убедился, что все вокруг него пришли в движение. — А байк пусть стоит. Ничего с ним не случится. Букет на нём оставь, а воду с собой.

Я погладил тёплые бока Давидовича, потом положил на его кожаное сиденье нелепый букет из веток неизвестного деревца. После этого побежал догонять Угодника с Александром-третьим, норовя покоситься на каждого проходившего мимо хоккеиста.

«Не угадывают. Но что сработало? Отвод глаз Стихии или гипноз Угодника? Додумался же. Молоко убежало из каши сорокалетнего сыночка. Юморист. Вот это дядька, так дядька», — думал я и прижимал к выздоровевшей груди военную фляжку.

Со второй толпой у больничных боксов, которая была ещё больше, чем у центрального входа, Николай, всё так же с шутками и прибаутками управился минут за пять. Народ повалил к выходам, дружно возмущаясь чему-то разочаровавшему их, или не оправдавшему надежд.

Я пытался прислушаться к разговорам, но тот нечленораздельный лепет, который услышал, ни к какому умозаключению меня не привёл. Понятным было лишь то, что волнения остудились и улеглись, а горячка, охватившая всех поголовно, сошла на нет.

Дядька знал своё дело, и мы с третьим продвигались всё ближе и ближе ко входу в больничное отделение, в котором нас поджидала беда.

— Почему она в «Ортопедии»? — спросил меня Укропыч.

— Фиг знает. Не тут гланды вырезают?

— Разве разберёшься. Может… — не успел напарник закончить философствовать, как на пороге отделения появился Угодник и помахал нам рукой.

Мы быстрым шагом двинулись навстречу неизвестности.

— Я всех успокоил и всё узнал. Пора настоящим делом заняться. Старший, останься, а ты Александр… — Николай о чём-то задумался и не договорил.

— Третий я. Из третьего мира, — подсказал ему напарник.

— Ты, третий, мчись к двенадцатому Павлу. Передашь, что Николай здесь и начал работу. Пусть разберётся, кто из вашего выводка вместо исчезнувшего будет. А за добровольца этого все остальные на вахту заступят по очереди. Он поймёт. Так как задницу волонтеру драть будут крепко, значит, он должен идти на это сознательно. «Разукрашенного» в родной дом без объяснений не пустят. Потому с заменами не получится. Не поверит никто в этом мире, что на сыночке всё заживает, как на собаке. Понял? — объяснял Угодник неторопливо и доходчиво, а Александр внимал и кивал. — И назавтра пусть договорится на счёт лошади с телегой. Я за всё заплачу. Дуй!

Третьего, и правда, как ветром сдуло. Или сам рьяно рванул на задание, или Николай его гипнозом надоумил, а может так умаялся от приключений, что поспешил удалиться.

— Ты со мной, разбивать себе сердце? Или домой к маме? И то, и другое по сценарию возможно. Я в палату сейчас. С Настей разговаривать. Зрелище не для слабонервных, сам понимаешь. Так что, решай. Или я схожу, адрес у неё узнаю, а ты метнёшься туда и всё разведаешь. Тебе же придётся эту кашу расхлёбывать.

— Какую кашу? — не понял я окончание инструктажа.

— Манную. Ты меня слушал или… Ладно. Что выбрал?

Я поморгал, почесал затылок, подышал глубоко, но ничто не навело на правильный ответ заданной загадки. Решил никуда не уходить, а дознаться какую такую кашу должен расхлёбывать, и твёрдо заявил:

— С тобой пойду. А кто мы будем?

— Мы будем её братом и племянником. Я её брат, а ты… — начал Николай придумывать нашу шпионскую легенду.

— Можно, я тоже её братом побуду и твоим? — спросил я в надежде хоть немного побыть братом Угодника.

— Тебе ещё нужно будет слух пустить, что я её брат и только что узнал о несчастье. Не забудь, что она близняшка умершей Насти, о которой её муж ничего не знал. Имя ей сам придумаешь. И ещё, самое главное. Она с детства не в себе, поэтому иногда Настей представляется. Всё понял? — спросил Николай, а я, хоть и расстроился, что не попал Угоднику в братья, всё равно усердно закивал.

Мы беспрепятственно вошли в больничное здание и пошагали в нужную палату. Никто даже не пытался нас остановить и потребовать вернуться в часы посещений, или заставить надеть, положенные в таких случаях, халаты.

«Здесь гипноз поработал», — смекнул я, еле поспевая за дядькой.

Беда наша лежала на койке, и от её забинтованной головы было видно только глаза и губы. Обе ноги у Насти были в гипсе, руки в бинтах, а все соседки по палате лежали по стойке смирно и демонстрировали нездоровую дрёму.

«Палата, как палата, — подумал я, когда осмотрелся по сторонам. — Окна, койки на пружинах, непонятные конструкции над ними, и тётки, впавшие в беспамятство. Чему тут удивляться?»

— Здравствуй, Настюха, — поздоровался Угодник с бедой. — Вот я и нашёл тебя. Ишь, куда спряталась. Мы с Сашкой устали тебя искать по всему Армавиру. Ещё и в бинтики вырядилась.

Дядька непринуждённо болтал, а сам разбинтовывал Настину голову.

— Здравствуйте, — прошептала наша беда. — Вы, мальчики, кто?

— Видать крепко ушиблась, если родного брата не узнаёшь. Ещё что навыдумывала? Рассказывай, не стесняйся. Пусть и Сашка послушает, — врал напропалую Угодник и продолжал своё дело.

Я стоял возле Настиной кровати и внимательно следил за руками Угодника. Разбитое лицо молодой женщины не было безобразным или уродливым, а