Рыба моя рыба - Маркина Анна

— Где она? — спросил он, глядя на шкаф.

Я сказала, что он прав: странно пять лет хранить остатки кота в книжном шкафу и смотреть на него, засыпая. Поэтому я вызвала работника кладбища для животных и отдала ему урну.

Рома просиял и крепко прижал меня к себе. 

Назавтра нас настиг домовой сантехник. Сняв батарею и закрутив вентиль на ней, мы нечаянно перекрыли отопление всему подъезду. Люди мерзли и злились, а мне впервые за несколько недель было весело. Я смотрела, как Рома в трусах носится по комнате и пытается водрузить батарею на место. 

Мне нравилось светить фонариком, пока он выравнивал стены, и смотреть, как это ловко у него получается. Нравилось намазывать кисточкой клей на широкие полоски стеклообоев, а потом лепить их на стену, разглаживая мелкие бугорки и выдавливая лишний клей. Даже казалось, что надо просто также разгладить случайные бугорки в нашей жизни и все наладится.

Мы почти закончили ремонт и разгребли завалы. Оставалось только убраться и повесить настенные полки. 

Я уехала на три дня в командировку. А когда вернулась, не было ни Ромы, ни его вещей. 

На кухонном столе меня ждала деревянная шкатулка с волком. Под ней лежала записка: «Нашел за пакетом с пакетами». Возле вешалки для пальто лежали ключи от моей квартиры. 

М.Г.

Из пасти почтового ящика она вытянула рекламный мусор, квитанцию за электроэнергию и письмо от таможни. Вначале подумала, что и последнее — реклама (та ее дрянная порода, что маскируется под письма). Но рассмотрела конверт внимательно и насторожилась. Адресатом числилась она: «ИП Лебедева Н.Н.». Дочка скакала у лифта неугомонным мячиком, пытаясь дотянуться до кнопки, но ее маленькая ладошка шлепала по стене.

В лифте пузатые пакеты с продуктами висели на руке тяжело, как новые дети. Она бросила их у двери, стянула с дочери куртку с сапожками и нетерпеливо вспорола письмо. Если бы бумага была человеческим гонцом, следовало бы отрубить ей голову. Красноармейский таможенный пост сообщал Лебедевой Н.Н. об административном правонарушении. Буквы запрыгали перед глазами, как полоумные акробаты. Наташа перечитала строку со штрафом. Ее ошпарило, словно в лицо плеснули ведро кипятка.

— Мам, там мой домик лаз… лаз-это-ли.

Дочка притопала в коридор, неся слезы в глазах.

Наташа отложила письмо. В гостиной красовалось разоренное гнездо из стульев, табуреток и одеял, прицепленных прищепками к мебельным спинкам и ножкам. Из гнезда вынули одну из опор: кресло мужа было уведено из плена к своему обычному месту. 

— Разворошили? — Наташа посадила дочь на колени.

— Неа.

— Растащили твой домик? 

Мила помотала головой с тоненькими хвостиками.

— Ламали.

— Разломали, — поняла Наташа, — негодяи.

Она чмокнула дочь куда-то между лбом и хвостиком. Штраф тем временем уже поселился в аквариуме ее мыслей и теперь плавал там, как хищная рыба, пожирая все на своем пути.

— Проголодалась?

— Дя, — сказала Мила. — Нас в садике не колмят.

— Как это не кормят? А что вы кушаете?

Наташа посмотрела удивленно.

— Мы ничего не кушаем. Нам ничего не дают. Слазу все съедают сами. 

Рассмеялась:

— Сами? Так они лопнут столько съедать.

— Они нас не колмят. Даже мясом. И кулачкой. 

— И курочку не дают? Вы все исхудали там, наверно?

— Дя.

Собравшись с силами, Наташа бросила одежный ком в машинку и запустила стирку. Пошарила в запасах еды. Окорочка недружелюбно зашипели на сковородке. 

Бумаги по-прежнему смотрели непреклонно, как загнанные на судебную скамью присяжные заседатели. Красноармейский таможенный пост уведомлял о повторном нарушении срока подачи статформы. Наташа ничего не знала ни о каких формах и таможенных постах. Она ничего не продавала за границу. Но мало ли в России Лебедевых Н.Н.? Перепутали, как всегда, а людям потом бегай, разбирайся, воюй.

Она заперла мысленную акулу на дне головы и стала ждать Игоря. Когда услышала, как скребется его ключ в замке, вздрогнула. Мила смотрела мультики. 

Игорь вернулся хмурым, каким часто возвращался в последнее время. Холодные и оборванные мартовские дни, с дырами на белых одеждах, сидели у подъездов, как голодающие, в ожидании солнца. Он заглянул в ванную и проверил стирку. Потом долго принимал душ. Когда вышел, первым делом захлопнул щелочку окна и перекрыл жене воздух.

— Жарко, — сказала Наташа и посмотрела на плиту, на которой трепыхались голубые газовые хризантемы. 

— Мила простудится. — Он встал спиной к городу, закрыв его собой.

На плите кипела уха и варились макаронные локоны.

Наташа не хотела ссориться из-за окна. 

Она собралась с духом:

— Игорь, мне там письмо странное пришло…

Он сразу смекнул — дело серьезное:

— Ммм? 

Наташа передала три вражеских страницы. Муж нетерпеливо забегал по ним взглядом.

— Семьсот тысяч? Ты в своем уме? — Он нечаянно смахнул с подоконника банку с вишневым вареньем, и оно сладкой кровавой лужей расползлось по полу.

— Я? — Наташа бросилась за тряпкой. — Я-то тут причем? 

Она ползала, убирая непорядок, пока муж перечитывал письмо. 

— Это же бред какой-то? — она посмотрела на него с пола, как на божество.

Игорь ушел к своему компьютеру и полез в интернет. Он появился на кухне, когда рыбья голова сварилась и, разинув мертвый рот, перекочевала в мусорное ведро.

— Пиздец, — сказал Игорь. — Я же тебе говорил. 

Наташа поняла, что придется ехать в Красноармейский таможенный пост. 

Два года назад она заметила, что в мире не хватает игрушечных глазок. 

Глазки, глазки, сколько вас рассыпано по китайским фабрикам, зачем избегаете вы заботливых русских рук? 

Раньше Наташа вязала — зайчиков с длинными грустными ушами, довольных пузатых котов и мышек, длинных салатовых гусениц и просто каких-то чудиков, похожих на нее саму. Раньше она ездила покупать пряжу и глазки для своих зверей на рынок, и подолгу копалась в акриловых мотках, разноцветном полиэстере, бусинах, пуговках и блестяшках. Потом, после двух выкидышей, появилась Мила, и Наташа уже никуда не ездила. Милу ждали долго, но она выбрала самое ненадежное время. Объявили карантин, талым снегом затопило пустые улицы, а очереди скорых тянулись в ковидные госпитали на километры. Игорь с ума сходил от беспокойства: в него вселились навязчивые мысли о том, что Мила умрет. Сам он ходил на работу в автосервис, потому что надо было на что-то жить, но Наташу никуда не пускал. Он мыл полы с хлоркой, каждый день стирал одежду и постельное белье на самой высокой температуре, проводил в ванной по несколько часов в день, никого не пускал домой, и постоянно докомплектовывал домашнюю аптечку, так что она занимала уже не обувную коробку, как раньше, а три полки в шкафу. 

Наташа сидела взаперти, ни с кем не встречалась и чувствовала себя родственной душой графа Монте-Кристо периода замка Иф. Мила просыпалась в пять и кричала, и не отпускала ни на минуту, пока не засыпала днем после долгих уговоров прямо на маме. Из-за кормления постоянно хотелось есть, словно внутри разверзлась черная дыра. Ночами Наташа воровато обносила холодильник и все равно весила сорок один килограмм. 

Не хватало денег. Подгузники и пеленки, соплеотсосы и фильтры, витамины и детское питание, игрушки и одежда — все это оставляли возле двери рассеянные курьеры, пока муж жил своей настороженной жизнью. Искать вещи в домовом чате или покупать подержанные муж запрещал. 

На исходе первого года к ним переехала мама Игоря. И из чистилища они перешагнули в ад. Свекровь держала свое слово и свое мнение, как камень за пазухой, и вместо помощи била ими по невестке, словно из пращи. Из Игоря и его мамы получился целый отряд: копьеносец, то и дело протыкавший Наташе сердце, и пращница на подхвате. Когда однажды после рвоты и плача у дочери обнаружилось сотрясение, Наташа, как бы чудовищно это ни звучало, обрадовалась, ведь в больнице свекровь призналась, что «немного уронила» внучку. Маму наконец выдворили из домашней крепости, и она понуро удалилась с поля битвы, укатив в чемодане свои дурацкие занавески.