Знамена над штыками - Иван Петрович Шамякин

Первый генерал

(повесть)

Перевод П. Кобзаревского и А. Островского

Началась грибная «эпидемия». В субботу и в воскресенье сотни машин, автобусов, наполненных людьми с корзинами и ведрами, вырываются из Минска по всем дорогам, рассекающим квадраты лесов, ближних и дальних.

Выезжаем на рассвете и мы не в лучшие леса, не в самые грибные, в этом твердо убежден мой друг Михаил Михайлович, или, как было принято между нами, просто Михась, заядлый грибник, которому время от времени удается вытащить меня на целый день в лес. Михась ворчит:

— Есть места и получше — за Логойском, под Червенем, на Узденщине.

Но наш третий спутник делает вид, что не слышит его. Ведет в свои леса. Он, этот третий, генерал в отставке Филипп Григорьевич Жменьков.

— А с генералами не спорят, их слушают и выполняют приказы, — пошутил я.

Филипп Григорьевич оглянулся на меня, весело блеснул молодыми глазами.

Не ради того, чтоб польстить генералу, употребляю я этот эпитет «молодыми». У него в самом деле моложавое лицо. По глазам, щекам, по белоснежным, аккуратно подстриженным усикам не дашь ему столько лет, сколько он действительно прожил, — без малого семьдесят. Выдавала… шея. О, эта предательская шея! Она выдает не только женские года!

Меня удивляло: почему при столь моложавом лице его шея так безжалостно исполосована морщинами? Сзади, с затылка, на который я невольно, покачиваясь один на заднем сиденье, вынужден смотреть всю дорогу, кожа даже побурела, задубела, а глубокие морщины похожи на шрамы. Три большие войны и несколько поменьше — Испания, Финляндия — не оставили заметных следов на лице, на руках старого генерала, пометили лишь его шею.

Ничем иным человек, везущий нас в свои леса, не выделялся. Невысокий, слегка по-стариковски сутулый, худощавый. Только одет был несколько чудно: поношенный из тонкого генеральского сукна френч и шляпа — старая, зеленая, с широкими полями. Такие шляпы мы носили в дни нашей молодости — лет пятнадцать назад. Хотя я и понимал, что в таком наряде удобно лазить по ельнику, шляпа меня смешила. Хотелось пошутить на ее счет, но я не отваживался: только познакомился с человеком и не знаю, в каких он отношениях с юмором.

Михась немного успокоился, когда мимо его «Москвича» прошмыгнуло несколько «Волг». Грибники обгоняли друг друга, хитрили.

Вспомнилось, как когда-то хитрили мы с отцом, и я рассказал об этом своим спутникам.

Отец мой, лесник, который лучше любого знал свой обход, открыл «золотую жилу» за болотом, в молодом дубняке, где когда-то грибов не находили. За один час мы с отцом нарезали упругих янтарных — один в один — боровиков не два лукошка, а две огромные, круглые, сплетенные из лозы корзины, которые у нас на Гомельщине носят на плече, и в каждую из них можно насыпать пуда два картошки.

Когда мы возвращались с таким богатым сбором, нас увидели грибники из ближайшей деревни Кравцовки. Даже на лесных жителей, многие из которых в то время жили лишь грибами, ягодами да порубкой леса, столько «добряков» — так ласково в наших местах называют белые грибы — в корзинах отца произвело впечатление. Назавтра на рассвете мы с теми же корзинами вышли в холодный туманный полумрак леса навестить урожайный дубнячок. И тут же обнаружили зеленые следы на серебристой от росы траве: наша лесная сторожка была в осаде. Под изгородью, за стожком сена, под росистыми кустами крушины в конце огорода, в молодом сосняке, за хлевом хоронились грибники, собравшиеся проследить, откуда лесник носит грибы. И отец решил поводить «грибных шпионов» за нос. Года за три до этого порубщики ранили отца в ногу — в то время лесникам приходилось вести настоящие бои, — он сильно хромал. И все же, чтобы сохранить в тайне заветное место, повел «шпионов» по самым безгрибным местам — по болоту, по лесосекам, заросшим молодым осинником и колючей малиной.

Вымокли мы от росы с ног до головы. Исходили не одну версту, сбили ноги. Я, мальчуган, так устал, что был не рад грибам, свету белому. Ходили, пока самые упрямые «шпионы» не поняли, что их водят за нос, и отстали. Отец далеко обходил заветный дубняк. И дубнячок снова щедро вознаградил нас за наши мозоли на ногах.

Вернулись мы домой поздно, когда солнце, поднявшись над лесом, уже высушило росу. Несколько грибников сидели возле лесной сторожки, сушили одежду, ели сваренные моей матерью кукурузные початки и, смеясь, рассказывали, как ее «хромой черт» водил их по всему обходу. Отец, слушая их, радовался, как ребенок.

Все же кто-то перехитрил нас. Когда мы приблизились к своему дубнячку на третье утро, нас встретило веселое ауканье. Там было полно людей. Нам остались лишь корешки. Ох, как отец ругал грибного разведчика, перехитрившего нас. Мол, если ты и выследил, ходил бы один, а то привел всю деревню…

Генерал посмеялся над случаем из моего далекого детства.

Мы свернули с шоссе в небольшой лес, на первый взгляд совсем не грибной, потому что он казался слишком уж окультуренным и вытоптанным.

Михась заметил не без обиды:

— Вам тут простор и воля, а мне, как сторожевому псу, придется сидеть возле машины — охранять свою личную собственность. Далеко не отойдешь, не то и колеса снимут. А если бы я повел, оставили бы машину во дворе лесника.

Но генерал словно бы и не слышал нас — он уже готовился к походу, и с такой серьезностью, будто разрабатывал план сталинградского окружения или по меньшей мере бобруйского котла. Сделал несколько шагов и, видимо, почувствовал: что-то трет в сапоге, — сел на пенек и с тщательностью старого солдата переобулся. Я уже обрыскал изрядную площадку вокруг машины и даже подобрал два боровика-перестарка, чем порадовал и Михася и себя — значит, не без грибов лесок, генерал вел не на авось, — а генерал лишь закончил экипировку, раскрыл перочинный ножик, вытер о голенище и попробовал на пальце лезвие. Сунул в карман френча завернутый в целлофан бутерброд, хотя у нас были припасы на общий обед. Меня все это немного смешило: