Сталинград: дорога в никуда - Анатолий Алексеевич Матвеев

А казённая бумага ошиблась, такое часто случается. На войне всякое бывает: скажут убит, а он живой. Вот и её Сёмочка живой. А как война закончится, то вернётся домой. Обязательно вернётся. Верила, до самой своей смерти верила. Не могла не верить.

Но это где-то далеко, а здесь уже второй год война, которой конца не видно.

В этот же день, под вечер, немец от скуки стал кидать мины. Длилось это не особенно долго. Но когда мина приближается к земле, ее хвостовое оперение свистит так, что кажется, будто кишки у тебя из живота тянут. Уже про себя думаешь: «Вот моя».

А она, глядишь, ударила за траншеей.

В общем, в этот раз обошлось без потерь. Наконец и немцы успокоились. Порядок у них такой, всё по расписанию. Десять мин отстрелял – иди отдыхай. Через час повторят, а может, через два.

И наступило то редкое затишье, какое бывает на войне нечасто. Наверное, бывает только для того, чтобы люди, погрузившись в себя, осознали, что же творится вокруг них.

Тишина звенела, успокоенная степь блестела под лучами заходящего солнца. И народ, распрямившись и стряхнув свежую пыль, стал двигаться туда-сюда. Григорий, как все, прохаживаясь по окопу, нет-нет да поглядывал на лежащую на нейтральной полосе фигуру Семёна.

Солнце между тем закатилось, и наступившие сумерки накрыли землю.

Григорий, оглянувшись по сторонам, сказал вслух:

– Эх, была не была.

Перекрестился и, сказав сам себе «с богом», прихватив верёвку, пополз в направлении Семёна. У подошедшего взводного глаза полезли на лоб, и он спросил у стоявшего рядом Ивана:

– Кудай-то он?

– Сдаваться, – полушутя ответил тот.

Взводный побелел как полотно. Наверное, в воздухе запахло трибуналом, и он стал глотать воздух, как рыба, выброшенная на берег. И рука его потянулась к кобуре.

Но немецкий снайпер проснулся, и пуля проскочила между Иваном и взводным. Уговаривать они себя не заставили, тут же присели, и в душе каждый уже попрощался с Гришкой.

Долго ли, нет ли так сидели, прошло неизвестно сколько времени. Выглядывать желания не было. Немецкий снайпер шутить не любит. Пули свистели не переставая и цокали, ударяясь о бруствер окопа.

Но вдруг им на головы свалился Гришка. Они сначала опешили, а только потом, уразумев, в чём дело, дали волю словам. Взводный стал материться, и Иван громко помогал ему, налегая на крепкие слова.

Гришка, уже стоявший на земле, а не на их головах, слегка улыбаясь рассказывал про своё приключение:

– Я, значит, ползу, а он стреляет и стреляет. Уж я грешным делом подумал, что сейчас попадёт, а он мажет и мажет. Руки, что ль, у него с перепоя или недосыпу трясутся. Только всю шинель издырявил.

Григорий откинул полу, и взводный, и Иван, и Сашок увидели три дырки, покачали головами и спросили возмущённо в один голос:

– Какого чёрта полез под пули?

– Во, – показал Гришка верёвку.

– Что во, что во, – возмутился, ещё ничего не понимая, взводный, и при этом потрясая ладонями.

А Григорий, не выпуская из рук конец верёвки, сказал:

– Притащим и похороним.

И тут до них дошло, что Григорий сползал к телу Семёна, привязал к его ноге верёвку и теперь только надо притащить и похоронить его.

Ждали долго, пока совсем стемнеет и немецкий снайпер успокоится. А тому в этот день не везло, вот и бесился. Пули не переставая чиркали по краю окопа. К вечеру затих, устал, наверное.

И они что есть силы навалились на верёвку.

Воронку Семёну выбрали недалеко. Дождались темноты и бездыханного потащили туда ползком. Иван даже пошутил:

– От такой ползучей жизни у меня на пузе ноги скоро вырастут.

Так же, лёжа на боку, присыпали. Хоть и не очень хорошо, но вышло. Не под чистым небом кости белеют, а как положено, в земле.

Что бормотал Гришка над могилой Семёна, какую молитву читал, ему одному ведомо, но возражать никто не стал, даже взводный. А тот, окончив своё бормотание, с чувством выполненного долга, произнёс:

– Слава богу.

И никто не мог понять, как это Гришка потащился под пули, чтобы вытащить тело Семёна и похоронить по-людски. Даже Иван не одобрял этот поступок. Но глубоко внутри он считал, что Гришка поступил правильно, хотя и безрассудно.

А Гришка после похорон притулился к стенке окопа и то ли заснул, то ли задремал, и никто его не беспокоил.

С этого случая все поменяли мнение о нём. Даже ротный, прознавший про это, нежданно появился во взводе, похлопал его по плечу и сказал:

– Молодец, Григорий.

Другой бы вытянулся в струнку, а Гришка плечами дёрнул, только и всего. Ротному это не понравилось, но от Гришки ждать другого бесполезно. Блаженный, одно слово.

Ротный появлялся во взводе нечасто и поэтому, кроме хлопот, Сашку ничего не доставлял. А погуляв туда-сюда и убедившись, что всё идёт своим чередом, ушел к себе.

Взводный после его ухода облегчённо вздохнул.

Через пару дней замполит принёс дивизионную газету. В ней маленькая заметка, как красноармеец Г.А. Смирнов вытащил раненого товарища с поля боя. Никто бы и не подумал, что это про Гришку. Но замполит подал ему газету со словами:

– Читай, про тебя написано.

Григорий смутился, взял газету и стоял как истукан, пока замполит не ушёл. Газета пошла по рукам. Только теперь во взводе узнали Гришкину фамилию. Под заметкой стояла фамилия замполита.

Иван, подержав в руках газету, спросил Григория:

– Отчество у тебя как?

– Александрович.

– Хорошее отчество, – заключил Иван.

Григорий не ответил, в общем-то, этого Иван и не ждал, но сказал:

– Газету-то убери. Матери покажешь. Пусть порадуется.

Григорий достал чистую портянку, завернул в неё газету и убрал в вещмешок. По его лицу скользнула улыбка, видно, вспомнилась мать.

А потом он долго смотрел в степь, словно видел там что-то близкое ему, а может, просто смотрел. А куда ещё смотреть – кругом степь.

И немцы в этот вечер не усердствовали. Изредка только лениво постреливали, но, скорей, для порядка, чем для какой-то цели. Без этого никак нельзя. Война одно слово.

И наступила ночь. И кроме часовых, больше надеющихся на слух, чем на глаза, все спали.

Только стрёкот наших ночных бомбардировщиков нарушил наступившую тишину.

И там, в немецких окопах, вздрогнули, ожидая только плохого.

И это случилось, на головы немцев посыпались мелкие бомбочки. И хоть вреда от них было не особенно много, но если просидеть полночи, вздрагивая от разрывов, то