Отречение - Алиса Клима

– Верочка, – произнес он затем спокойно, уже утихомирив боль, – мне крайне важна твоя поддержка. Я чувствую, что у нас может что-то получиться, но мне нужна вера. А моя вера – это ты.

Вера приоткрыла рот, чтобы что-то ответить, но он ее перебил:

– Нет, Вера, так и есть. Ты была послана мне, чтобы я нашел свой путь.

– На беду, сказали вы однажды, – не выдержала она.

Ларионов скрестил руки на груди.

– Я много переосмыслил с тех пор, Верочка, – говорил он ровно. – Я в какой-то момент перестал слушать свой разум и просто стал слушать сердце. И тогда пришел к тому, что ты всегда во всем была права и встретилась мне на радость. Я так почувствовал. Во всех бедах повинен лишь я.

Вера с горечью запрокинула остаток коньяка в рюмке, с ужасом понимая, что делала что-то не так, и понимая, что с ним теперь творилось.

– Какая же от меня вам радость? Что ж тогда беда? – усмехнулась она.

Ларионов заулыбался с нежностью, понимая, что Вера была все еще слишком юна.

– Верочка, – тихо сказал Ларионов, – самое худшее из страданий – бессмысленность и праздность существования. Благодаря тебе я обрел смысл. А тяготы моей личной судьбы – лишь моя забота. Так даже лучше.

Он вдруг вынул папиросу, постучал ею о табакерку и закурил. Вера видела, что его глаза мерцали от слез, которые он хотел скрыть.

– Лучше? – прошептала Вера.

– Конечно, – усмехнулся Ларионов и бросил спичку в серебряную пепельницу на столе. – Ежели бы я не знал личных страданий, разве смог бы я увидеть их в других? И все они в конечном счете происходят от моих прошлых малодушия, глупости, эгоизма и гордыни. Все эти качества – зло. Разве через них можно было прийти к счастью?

– А к счастью вообще можно прийти? – устало прошептала Вера.

Ларионов сделал несколько неторопливых затяжек.

– Знаешь, что я думаю? Я вижу, как пройдет еще немного времени – и ты будешь свободна. Я знаю, и всегда знал, что ты обладаешь жизненной силой, которая принесет тебе удачу, Вера.

– А вы? – затаила дыхание Вера.

– Я? – Ларионов смотрел в никуда, обдумывая, что ей ответить. – Я – военный человек, Верочка. Я должен быть там, куда меня направят.

Губы Веры снова задрожали. Ларионов заметил, как она изменилась, и поспешно сел возле нее на диван.

– Верочка, но пока ты здесь, я буду рядом, – сказал он вкрадчиво. – Я не покину этот лагерь до тебя.

Вера перевела на него взгляд.

– А разве это зависит от вас? Вас могут перевести в любой момент.

Ларионов смотрел на нее долго в задумчивости, пытаясь что-то разглядеть в ее лице, но потом улыбнулся.

– Тебе придется поверить мне на слово, – наконец сказал он.

Вера усмехнулась. Как было странно, что он думал, что она беспокоилась сейчас о себе. Только теперь, когда Ларионов выразил в словах свое отношение к их общему положению, Вера увидела, что он напрочь распрощался с мыслью о близости с ней. Но чего же она желала? Она сделала все, чтобы оттолкнуть его. И теперь, когда он принял судьбу, она была задета его решимостью распрощаться с ней. Видимо, было невозможно и поздно что-то менять. Она затихла и смотрела прямо перед собой. Все было предрешено. «Но как глупо! – протестовало все еще ее нутро. – Почему же люди готовы пожертвовать счастьем из предубеждений, гордости, заблуждений и страхов?»

Ларионов напряженно всматривался в ее неподвижное, немного грубоватое лицо, словно пытаясь узнать ее мысли.

– Мне пора, – вымолвила она, поднимаясь с дивана. В дверях она остановилась и прижалась головой к косяку. – Григорий Александрович, вы ни о чем не волнуйтесь. Вы должны исполнить свой человеческий долг. Для вас и для меня это самое важное. Это верный путь к спасению. И единственный теперь.

Солнышко впервые за эту весну стало припекать. Весна, хоть и поздняя, обещала обернуться теплой, благодатной. Местами снег уже совсем растаял, и среди колок зеленели островки робких еще побегов. Неужели они прошли эту долгую зиму? Неужели выжили? Вера была охвачена столькими чувствами, в ней столько всего поднялось, что она побежала в библиотеку.

В библиотеке никого не было. Снопы света падали на столы, книги, пол, и внутри этих снопов мерцала пыль; пахло старыми книгами и сухим деревом. Вера поднялась в класс на второй этаж, распахнула окно, села за стол и положила голову на руку. Она думала о пути, который прошла. Перед глазами ее мелькали разные картинки: то она видела, как колышутся занавески в гостиной на Сретенском, Алина Аркадьевна поет, а Кира аккомпанирует, за столиком сидят Дмитрий Анатольевич и Краснопольский, Алеша и Подушкин о чем-то спорят на софе, а в проеме балконной двери на нее весело смотрит Ларионов; то она видела его суровое лицо на плацу; то видела его страдания, когда они встретились в больнице, потом сегодня, когда он говорил с ней. Слезы стекали из ее опухших глаз, образуя лужицу на столе. Она почувствовала, как душа ее вдруг переполнилась гордостью за него, за то, что он боролся со злом внутри себя и побеждал его.

Вера не заметила, как к ней подошла Инесса Павловна.

– Верочка, что ты? – ласково спросила она, оглаживая ее волосы.

Вера вдруг прижалась к ладони Инессы Павловны с благодарностью. Она улыбалась.

– Я хочу, чтобы он был жив, – вдруг сказала она.

Инесса Павловна села рядом и склонила набок свою рыжую курчавую голову.

– Верочка, а как же может быть иначе? Конечно, он будет жить. С ним ничего не случится. Его будут хранить твои молитвы, его любовь…

– Он оставил эти мысли, Инесса Павловна, оставил.

Инесса Павловна качала головой.

– Вера, бросьте ребячиться! Он оставил эти мысли потому, что ты отвергла его, и он слишком дорожит тобой, чтобы быть навязчивым. Ведь ты это понимаешь. Зачем все эти сложности? Прости его и пойди навстречу. Он будет у твоих ног, если ты дашь ему понять, что он тебе нужен.

– Инесса Павловна, я не хочу ехать с Ларисой в Сухой овраг. Я хочу побыть в лагере.

Вечером Вера подсела к Ларисе, и они о чем-то долго беседовали. Лариса кивала и смеялась. Они решили, что в Сухой овраг Ларисе лучше поехать с Полькой Курочкиной. Лариса хорошо относилась к Вере и Ларионову, и она понимала, почему Вере надо было оставаться в лагере.

Утром двадцать пятого апреля