Песня жаворонка - Уилла Кэсер
Как-то утром Вунш сидел в саду под виноградом со спелыми гроздями и бурыми подсыхающими листьями. Рядом на скамье стояла чернильница с пером, а на коленях лежали ноты Глюка. Вунш долго сидел и думал. Несколько раз он обмакивал перо в чернила и снова откладывал в сигарную коробку, в которой миссис Колер хранила письменные принадлежности. Его мысли блуждали по обширной территории многих стран и многих лет, без особого порядка и логической последовательности. Картины появлялись и исчезали. Лица, горы, реки, осенние дни в других, далеких виноградниках. Он вспомнил Fussreise[63] по Гарцким горам в студенческие дни; хорошенькую дочь хозяина постоялого двора, которая как-то летним вечером дала ему огоньку для трубки; леса над Висбаденом; сенокос на острове посреди реки. От забытья его пробудил гудок в депо. Ах да, он же в городе Мунстоуне, в штате Колорадо. Вунш мимолетно нахмурился и поглядел на ноты, лежащие на коленях. Он успел придумать множество уместных посвящений, но вдруг отмел их все, раскрыл книгу и в верхней части страницы, украшенной затейливой гравировкой, быстро написал фиолетовыми чернилами:
Ни один из жителей Мунстоуна так и не узнал, как же звали Вунша. Это «А.» могло означать «Адам», или «Август», или даже «Амадей»; если Вунша спрашивали, он ужасно сердился.
Он так и остался А. Вуншем до конца своего пребывания в городе. Преподнося ноты Тее, он сказал, что через десять лет она либо будет знать, что означает эта надпись, либо не будет иметь ни малейшего понятия, в каковом случае можно не беспокоиться.
Когда Вунш начал укладывать сундук, супруги Колеры очень огорчились. Он обещал, что когда-нибудь вернется, но пока что, раз уж он потерял всех учеников, ему лучше начать заново где-нибудь в другом городе. Миссис Колер заштопала и починила всю одежду Вунша и подарила ему две новые рубашки, сшитые для Фрица. Фриц преподнес другу новую пару штанов и подарил бы ему даже пальто, да вот только пальто очень легко заложить.
Вунш не показывался в городке до самого отъезда. В день отъезда он пошел на станцию, чтобы отправиться утренним поездом в Денвер. Он сказал, что, приехав туда, «осмотрится». Он покинул Мунстоун солнечным октябрьским утром, ни с кем не попрощавшись. Купил билет и сразу пошел и сел в вагон для курящих. Когда поезд тронулся, Вунш услышал, что кто-то отчаянно выкрикивает его имя, выглянул в окно и увидел Тею Кронборг, простоволосую и запыхавшуюся. Какие-то мальчишки рассказали в школе, что видели, как сундук Вунша везут на станцию, и Тея сбежала из школы. Она стояла в конце перрона: волосы заплетены в две косички, сарпинковое платье вымокло до колен — она бежала наискосок через пустующие участки, на которых вымахали сорняки. Ночью прошел дождь, и высокие подсолнухи у нее за спиной сверкали на солнце.
— До свидания, герр Вунш, до свидания! — кричала она и махала ему.
Он высунул голову в окно вагона и закричал в ответ:
— Leben sie wohl, leben sie wohl, mein Kind![65]
Он смотрел на нее, пока поезд не завернул за угол, за депо, и лишь тогда опустился на сиденье, бормоча:
— Она бежала! Ах, она далеко побежит! Ее не остановят!
Что такое было в этой девочке, отчего люди в нее верили? Может быть, упорное трудолюбие, такое необычное в этих краях, где люди живут, не задумываясь и не напрягаясь особенно? Может быть, сила воображения? Скорее всего, и то и другое: воображение и упрямая воля, удивительным образом уравновешивающие и укрепляющие друг друга. В ней было что-то подсознательное, не пробудившееся, искушаемое любопытство. Особая серьезность, какой Вунш никогда еще не встречал у учеников. Она не любила трудные задачи и все же не могла спокойно пройти мимо. Они будто бросали ей вызов; она не будет знать покоя, пока не укротит их. У нее было достаточно сил, чтобы совершить великий труд, поднять груз тяжелее себя самой. Вунш надеялся, что на всю жизнь запомнит, как она стояла у путей, глядя на него снизу вверх: широкое, полное чувства лицо с высокими скулами, с такой светлой кожей, желтыми бровями и зеленовато-светло-карими глазами. Это лицо налито светом и энергией, уверенными надеждами ранней юности. Да, она как цветок, полный солнца, но не трепетный немецкий цветочек его детства. Вунш наконец нашел сравнение, которое до сих пор бессознательно искал: она как желтые цветы опунции, что распускаются в пустыне, — жесткие, колючие, не сравнить с нежными цветами его родины; цветок не такой ароматный, но полный чуда.
* * *
Тем вечером миссис Колер смахнула не одну слезу, пока готовила ужин и накрывала стол на двоих. За трапезой Фриц был молчаливей обычного. Когда люди так долго живут вместе, за столом им нужен третий: каждый из них уже знает, что думает другой, и говорить им не о чем. Миссис Колер все помешивала и помешивала кофе, звякая ложкой, но аппетита у нее не было. Впервые за много лет она почувствовала, что ей приелась собственная стряпня. Миссис Колер глядела на мужа сквозь стекло керосиновой лампы и спрашивала, остался ли мясник доволен новым пальто и удалось ли Фрицу правильно сделать плечи в готовом костюме, который он подгонял для Рэя Кеннеди. После ужина Фриц предложил вытереть вымытую посуду, но жена велела ему отправляться по своим делам и не кудахтать над ней, как будто она больная или беспомощная.
Переделав всю работу в кухне, миссис Колер вышла прикрыть олеандры от заморозков и в последний раз поглядеть на кур. Возвращаясь из курятника, она остановилась у липы и оперлась рукой на ствол. Бедняга Вунш никогда не вернется — миссис Колер знала точно. Он будет дрейфовать куда ветер несет, из одного нового города в другой, от катастрофы к катастрофе. Наверняка он больше не найдет себе достойного жилища. И в конце концов умрет в