Песня жаворонка - Уилла Кэсер

— Тебе же нужно во что-нибудь клубнику положить, — объяснила миссис Арчи, словно не замечая огромную, зияющую пустотой плетеную корзину, стоящую у ног Тора. — Возьми это, и можешь не возвращать. Ты ведь знаешь, что плети клубники топтать нельзя?

Миссис Арчи вернулась в дом, а Тея наклонилась над песчаными грядками и сорвала несколько клубничин. Как только она уверилась, что точно не заплачет, сразу швырнула маленькую корзиночку в большую и побежала со всех ног, катя коляску Тора, по усыпанной гравием дорожке и через ворота на улицу. Тея злилась, и ей было обидно за доктора Арчи. Она не могла не думать о том, как неудобно ему будет, если он когда-нибудь узнает. Именно такие мелочи ранили доктора сильнее всего. Тея вернулась домой украдкой, огородами, и снова чуть не расплакалась, когда рассказывала обо всем матери.

Миссис Кронборг в это время жарила пышки на ужин мужу. Она хохотала, бросая новую партию в раскаленное масло.

— Просто удивительные люди бывают на свете, — объявила она. — Но я бы на твоем месте из-за этого не расстраивалась. Представь себе, каково жить с таким характером все время. Залезь ко мне в сумку, найди кошелек, возьми оттуда десять центов, сходи в город и купи себе коктейль из газировки с мороженым. Тебе сразу полегчает. Тору можно немножко мороженого, если ты его покормишь с ложечки. Он любит мороженое. Правда, сынок?

Мать наклонилась, чтобы вытереть ему слюни с подбородка. Тору было только полгода, и он еще не умел говорить, но мороженое действительно любил.

Если посмотреть на Мунстоун с воздушного шара, он показался бы поселением обитателей Ноева ковчега, построенным на песке и едва прикрытым от солнца серовато-зелеными тамарисками и тополями. Кое-кто из горожан пытался вырастить на подстриженных газонах красные клены, но мода сажать совершенно неподходящие к местному климату деревья из североатлантических штатов еще не стала повальной, и хрупкий, ярко раскрашенный пустынный городок прятался в тени отражающих свет, обожающих ветер деревьев пустыни, чьи корни вечно ищут воду и чьи листья вечно шепчутся о ней, подражая звуку дождя. Длинные пористые корни тополей неистребимы. Они вламываются в стены колодцев, как крысы в закрома, и крадут воду.

Длинная улица, соединяющая Мунстоун с поселком железнодорожников, частично проходила по сильно пересеченной местности, разбитой на участки, но совершенно неосвоенной: поросшая сорняками пауза между городом и железной дорогой. Шагая по этой улице к станции, можно было заметить, как дома становятся все меньше и дальше друг от друга, а потом и вовсе кончаются, и дощатый тротуар идет дальше сквозь заросли подсолнухов и наконец достигает одинокой новой кирпичной католической церкви. Церковь стояла именно здесь, потому что землю под нее подарил приходу владелец окружающих пустырей-участков, надеясь, что такое соседство сделает их привлекательнее для покупателей. В кадастровой ведомости этот кусок прерий именовался «Ферриерова дача». За церковью, примерно в восьмушке мили от нее, был песчаный овраг, большая вымоина, и дощатый тротуар пересекал ее, так что кусок его длиной футов пятьдесят служил мостом. Сразу за оврагом располагалась роща некоего дядюшки Билли Бимера — ряд городских участков, засаженных отличными рослыми тополями, на которые приятно смотреть и приятно слушать, как они шелестят и трепещут на ветру. Дядюшка Билли был отъявленный бездельник, старый пьяница, из тех, что сидят на ящиках у магазина и рассказывают похабные анекдоты. Однажды ночью он решил поиграть в салочки с маневровым паровозом, и ему вышибло проспиртованные мозги. Но роща, единственное сотворенное им в жизни достойное дело, продолжала шелестеть. За рощей начинались дома железнодорожного поселка, и голый дощатый тротуар меж подсолнухами снова становился нитью, связующей людские поселения.

Как-то во второй половине дня, в самом конце лета, доктор Говард Арчи возвращался в город по этому тротуару, завязав нижнюю половину лица шелковым платком, потому что приходилось пробиваться сквозь слепящую песчаную бурю. Он навещал больную в железнодорожном поселке, а пешком пошел, потому что лошадям утром того дня выпала очень утомительная поездка.

Проходя мимо католической церкви, он наткнулся на Тею и Тора. Тея в детской тележке выставила ноги и отталкивалась ими от земли, а правила с помощью дышла. Тор сидел у нее на коленях, и она придерживала его одной рукой. Он рос здоровенным медвежонком, меланхоликом по темпераменту, и его нужно было все время веселить. Тея воспринимала это философически и всюду таскала брата с собой, стараясь получить от жизни максимум удовольствия даже с таким грузом. Волосы хлестали ее по лицу, и она так яростно щурилась, пытаясь разглядеть неровный дощатый тротуар перед собой, что не замечала доктора, пока он с ней не заговорил.

— Осторожно, Тея, ты скинешь этого молодого человека в канаву.

Тележка остановилась. Тея отпустила дышло, вытерла потное, облепленное песком лицо и откинула волосы назад.

— Небось не скину! Я только один раз опрокинулась, и то он всего лишь шишку набил. Ему тележка нравится больше, чем коляска, и мне тоже.

— И что, ты так и будешь отпихиваться ногами всю дорогу до дома?

— Конечно. Мы всегда ходим далеко гулять, но только по тротуару. На дороге так не выйдет.

— Сдается мне, это слишком тяжелая работа, чтобы быть забавой. Ты сегодня вечером занята? Хочешь пойти со мной навестить больного? Испанец Джонни вернулся домой весь измученный. Его жена утром послала мне весточку, и я обещал пойти его проведать. Он ведь твой старый приятель, верно?

— О, как я рада. Она все глаза выплакала. Когда он вернулся?

— Вчера ночью, на шестом номере. И за билет заплатил, говорят. Был слишком хворый, чтобы ехать зайцем. Боюсь я, что когда-нибудь он не вернется. Приходи ко мне в контору часам к восьми, да вот это с собой не бери!

Тор словно понял, что его оскорбили: он скривился и принялся пинать ногами бортик тележки, крича: «Но-о-о! Но-о-о!». Тея наклонилась вперед и схватилась за дышло. Доктор выступил вперед и загородил дорогу.

— Отчего ты не заставишь его подождать? Почему позволяешь помыкать собою?

— Если он разозлится, то начнет кидаться на землю, и тогда я с ним ничего не смогу поделать. Сердитый он сильнее меня, правда ведь, Тор?

Тея говорила с гордостью, и идол умилостивился. Он одобрительно засопел, когда сестра принялась энергично отталкиваться ногами. Тележка задребезжала и скоро исчезла в крутящихся вихрях песка.

Тем вечером доктор Арчи сидел у себя в кабинете, откинувшись на стуле у стола, и читал при свете жаркой керосиновой лампы. Он открыл все