Век капитала 1848 — 1875 - Эрик Хобсбаум

ни одной, которая распространилась бы более быстро и широко, мчалась подобно лесному пожару через границы, страны и даже океаны. Во Франции, естественном центре и детонаторе европейских революций (см. «Век Революции», глава 6), Республика была провозглашена 24 февраля. Ко 2 марта революция охватила юго-запад Германии, к 6 марта Баварию, к 11 марта Берлин, к 13 марта Вену и почти сразу же Венгрию, к 18 марта Милан и затем всю Италию (где уже вспыхнуло независимое восстание на Сицилии). В это время наиболее быстрая информационная служба, доступная любому (как у банка Ротшильда), не смогла бы донести новости от Парижа до Вены меньше чем за пять дней. В пределах нескольких недель ни одно правительство не устояло в той области Европы, которую сегодня заняли все или часть десяти государств[5], не считая меньших последствий в ряде других стран. Кроме того, 1848 год был первой потенциальной глобальной революцией, чье прямое влияние может быть обнаружено в восстании 1848 года в Пернамбуко (Бразилия) и несколькими годами позже в отдаленной Колумбии. В известном смысле это была парадигма вида «мировая революция», о которой мятежники могли отныне мечтать и которую в редкие моменты, такие как последствия больших войн, они думали, что могли бы распознать. В действительности такие одновременные континентальные или международные взрывы чрезвычайно редки. В Европе 1848 год — единственный, который затронул и «развитые» и отсталые части континента. Он был и наиболее широко распространившейся и наименее успешной из таких революций. В пределах шести месяцев от ее начала было точно определено повсеместное поражение революции, в течение восемнадцати месяцев после ее начала все, кроме одного, свергнутые режимы были восстановлены, и исключение (Французская Республика) составляло территорию, покрытую самим восстанием, которому оно было обязано своим существованием. Таким образом, революции 1848 года стоят в любопытных отношениях с содержанием этой книги. Но для их возникновения и для опасения их повторения история Европы в последующие двадцать пять лет должна была бы быть совершенно другой. 1848 год был очень далек от того, чтобы быть «поворотным пунктом, когда Европа не сумела измениться». То, что Европа не смогла сделать, должно было быть изменено революционным способом. Так как этого не произошло, год революции остался обособленным событием, своеобразной увертюрой, а не главной оперой, воротами, чей архитектурный стиль вовсе не обещает нам увидеть то, что мы обнаружим, когда проходим через них.

Революция триумфально прошла по большей части европейского континента, исключая периферию. Она включала страны, слишком отдаленные или слишком изолированные в своей истории, чтобы быть непосредственно или немедленно затронутыми в любой степени (например, Иберийский полуостров, Швецию, Грецию), слишком отсталые, чтобы обладать политически активными социальными слоями революционной зоны (например, Россия и Оттоманская империя), а также отдельные промышленные страны, чья политическая игра уже шла согласно довольно отличным правилам, как например в Англии и Бельгии[6]. Все же революционная зона, состоящая по существу из Франции, Немецкой Конфедерации, Австрийской империи, простирающаяся далеко в юго-восточную Европу и Италию, была достаточно разнородной, включая в себя регионы как отсталые, так и различные, как Калабрия и Трансильвания, развитые как Рейнская область и Саксония, грамотные как Пруссия и неграмотные как Сицилия, отдаленные друг от друга как Киль и Палермо, Периньян и Бухарест. Большинство их управлялось теми, кого можно было грубо назвать абсолютными монархами или князьями, но Франция уже была конституционным и действительно буржуазным королевством, а единственная значимая республика континента Швейцарская Конфедерация фактически начала год революции с короткой гражданской войны в конце 1847 года. Государства, затронутые революцией, различались по размеру от 35 миллионов во Франции до нескольких тысяч жителей, как из комической оперы о княжествах Центральной Германии, по статусу от независимых великих держав мира до управляющихся из-за границы колоний или сателлитов, по структуре от централизованных и единых до разрозненных конгломератов. Прежде всего, история — социальная и экономическая структура — и политика делили революционную зону на две части, наивысшие пределы, казалось, должны были иметь мало общего. Их социальная структура существенно отличалась, исключая заметное и довольно универсальное преобладание сельского населения над городским, маленьких городов над большими городами; факт, легко игнорируемый, потому что городское население и особенно большие города были представлены в политической жизни довольно непропорционально[7].

На Западе крестьяне были по закону свободны и большие поместья не играли заметной роли; на большей части Востока они все еще были крепостными и землевладения были в основном сконцентрированы в руках знатных помещиков (см. главу 10 ниже). На Западе под «средним классом» подразумевались банкиры, торговцы, капиталисты — предприниматели, люди, практикующие «свободные профессии», и высшие чиновники (включая профессоров), хотя некоторые из них чувствовали себя принадлежащими к высшим слоям (высшая буржуазия), готовыми к соревнованию с земельной знатью, по крайней мере в своих расходах. На Востоке эти же городские слои населения в основном состояли из национальных групп, отличных от коренного населения, таких как немцы и евреи, и были в любом случае намного меньшими. Настоящим эквивалентом «среднего класса» была образованная и/или по-деловому мыслящая часть сельских помещиков и низшей знати, слои, преобладавшие в определенных регионах (см. «Век Революции»). Центральная зона от Пруссии на севере до северо-центральной Италии на юге, которая в известном смысле была сердцевиной области революции, соединила признаки относительно «развитых» и отсталых регионов различными способами.

Политически революционная зона была в равной мере разнородной. Кроме Франции, то, о чем шел спор, замыкалось не просто в вопросе политическом и социальном статусе государств, а о самой их форме или даже существовании. Немцы старались создать «Германию» — должна она быть унитарной или федеральной? — из собрания большого числа немецких княжеств разного размера и характера. Итальянцы похожим образом пытались превратить то, что австрийский канцлер Меттерних презрительно, но точно описал как «простое географическое выражение», в единую Италию. Оба, с обычным предубежденным видением националистов, включили в свои планы народы, которые не были и часто не чувствовали в себе желания быть немцами или итальянцами, как например чехи. Немцы, итальянцы, а на самом деле все национальные движения, вовлеченные в революцию вне Франции, находили свой камень преткновения в большой многонациональной империи династии Габсбургов, которая простиралась до Германии и Италии, а также включала чехов, венгров и существенную часть поляков, румын, югославов и других славянских народов. Некоторые из них или по крайней мере их политические представители видели в Империи не менее привлекательное решение проблемы, чем поглощение каким-нибудь экспансионистским национализмом вроде немецкого или мадьярского. «Если Австрия уже не существует, — так, кажется, сказал профессор Палаки, чешский представитель, —