Долгожданная кража - Владимир Викторович Зингер
Я шёл по улице Металлургов, и Ленин, ещё издали заприметив моё приближение, приветственно тянул ко мне свою могучую длань. В годы моего будущего существования рассмотреть Ильича с этого ракурса станет невозможно. Его заслонит памятник в центре небольшого уютного сквера. Памятник этот, призванный олицетворять преемственность поколений, а заодно и воспеть славу металлургам, вызвал в своё время массу противоречивых оценок, но постепенно прижился и врос в окружающую действительность. Это как с почтовыми марками. Марка с изъяном со временем становится самой ценной. Почему бы и памятнику не пройти такой же путь?
Однако вспомнил я сейчас про него отнюдь не из-за ностальгии. А вот почему: десять лет назад, в шестьдесят седьмом году на его месте была заложена капсула с обращением комсомольцев к своим счастливым соратникам в будущее, а именно в две тысячи семнадцатый год.
М-да… история — тётка ехидная. Особенно если кто-то пытается прозреть будущее.
Когда через пятьдесят лет зачитают послание, вернее, его музейную копию, на этом месте уже будет стоять упомянутый памятник, навсегда похоронивший под собой капсулу с оригиналом текста, и — никакого коммунизма в помине. Скорей даже наоборот. И весьма знаменательным окажется то, что ни один представитель молодёжи, которому адресовалось это историческое послание, будет не в состоянии правильно расшифровать аббревиатуру ВЛКСМ. Вот так-то!
Я прошёл сквериком в сторону Ильича, мысленно помахал ему рукой, мимолётно озаботившись, а почему это вождь весь свой порыв устремил на запад? Ответа на свой вопрос я не нашёл и отправился дальше. Вот тоже интересно: расположенный по другую сторону площади Металлургов парк Ленинского комсомола окаймляют две улицы: Карла Маркса и Энгельса. В будущие времена улице Энгельса вполне местно-патриотично присвоят имя Ивана Милютина, бывшего городским головой в конце девятнадцатого — начале двадцатого века, а улицу Карла Маркса оставят как есть. В чём тут тайный замысел? Или, может, просто руки не дошли?
Какая фигня всё-таки лезет порой в голову. Надо думать о раскрытии изнасилования и других глухарей, которых у тебя навалом, или вот хотя бы о том, как ты будешь выполнять отдельное поручение из Бабаева, а не фантазировать про мировых революционеров. Это я таким образом вернул себя в рабочее состояние. И правильно, потому как уже пришёл к нужному дому.
Какие благодатные всё-таки времена! У всех людей прописка — привязка к месту, то есть. Одного звонка в адресное бюро достаточно, чтобы даже по неполным данным установить адрес проживания. В подъезде на первом этаже табличка с фамилиями всех проживающих и номерами квартир. И никто не бузит по поводу разглашения его персональных данных, да и до термина такого ещё не додумались, слава богу. Мне вообще кажется, что проблема сохранности персональных данных возникла только тогда, когда вышел закон об их защите.
В подъезде между вторым и третьим этажом на подоконнике — минибар. Подоконник хороший, широкий, через окно свежий бриз слегка шевелит уголки газеты — стекла-то нет. На газете всё необходимое: килька в банке, четвертинка чёрного, стакан со следами пальцев и губ последней сотни пользователей. В стакане жидкость чернильного цвета и, наконец, главное украшение «стола» — «бомба», бутылка, похожая на кеглю, сквозь тёмно-зелёное стекло которой содержимого практически не видно. В общем, скромное достоинство роскоши, как говорится. У прилавка два джентльмена средних лет и средней же степени усталости. Я решаю их пока не гонять. На обратном пути, если что.
На мой звонок из-за двери раздаётся старческий голос:
— Вот щас уже милиция приедет! Недолго вам тут осталось!
Я докладываю старику, что милиция уже здесь, но он не слушает.
— А то ружьё вот возьму да как пальну!
Ружьё — это серьёзно. Бывает, в таких случаях и стреляют, когда подъездные алкаши совсем уж страх потеряют. Поэтому демонстрирую удостоверение перед дверным глазком на вытянутой руке, благоразумно сместившись в сторону. После паузы из-за двери сварливо интересуются:
— А пьянчуг прогнал?
Я оборачиваюсь к подъездному окну. Джентльмены оказались с понятием, даже газетку с собой захватили. Оставили на подоконнике только абстракцию из томатно-килечных разводов.
— Прогнал! — кричу старику.
Тогда дверь тихонько приоткрывается, и в образовавшуюся щель выглядывает голова с серебристым венчиком пушистых волос. Голова обследует подъездное пространство и поворачивается в мою сторону.
— Паразиты! То им стакан, то ножик, то хлеба дай, то луку зелёного, то табуретку вынеси. Совсем совесть потеряли! На улице благодать. Идите вон в парк к фонтану, да там и пейте. Паразиты…
Спорная рекомендация, прямо сказать. Здесь, стало быть, нельзя, а там можно? Не преминую сообщить об этом старику. Он смотрит на меня с недоумением, потом заявляет:
— Ну если в парк нельзя, пусть тогда в соседний подъезд идут.
М-да, что тут скажешь? Ничего и не говорю. Поздно мне его перевоспитывать. Спрашиваю только:
— Отец, а у тебя ружьё есть?
Старик отрицательно качает головой.
— А телефон милицию вызвать?
Тоже нету.
— Это я уж не знал, как от них и обороняться. Через каждую минуту — дзинь! Дай то! Дзинь! Дай это! Вот вы-то тут хорошо приспели, гражданин начальник.
Ишь ты, гражданин начальник! Из сидельцев, что ли? Но старик тут же развеивает мои подозрения.
— Вот скажу я вам «товарищ», а вы мне сразу: тамбовский волк тебе товарищ. А я телевизор смотрю, порядки знаю[2].
Интересный оказался старик, правда, с завихрениями типа этого, про тамбовского волка. Но свидетелем оказался добросовестным и готов был наговорить мне ещё кучу всяких историй, только записывай. Только не на того попал. К огорчению допрашиваемого я записал исключительно то, что касалось обозначенного в поручении дела. Обо всём остальном я лучше отдельный рапорт оформлю. Иначе вместо благодарности мой коллега из Бабаевского РОВД будет проклинать меня, долго отсекая потом лишнее из этого уголовного дела. Потому как любой следователь вам скажет, что больше — это не значит лучше.
* * *
— Слушай-ка! Отгадай загадку. Ну отгадай…
Санька Барыкин уже раз пять с небольшими паузами приставал ко мне с этой дурацкой просьбой. Я не реагировал и вообще всячески демонстрировал, что нам сейчас должно быть не до загадок. Мы шли вдвоём по полутёмной улице Мира от восьмого училища к уже известному дому молодожёнов. Третий раз. Впереди нас виднелась фигурка одинокой девушки. Она двигалась тем же курсом. Периодически она оглядывалась на нас и продолжала движение. Это была Галина.
— Так вот.