И Намор - В третью стражу [СИ]

    — Хм... — Весьма театрально поднял левую бровь Баст фон Шаунбург. — Между нами, шер ами, абсент во Франции запрещен к употреблению. В Германии и Австрии, впрочем, тоже.

    — А у нас разрешен. — Тронул свои стильные тоненькие bacchantes[202] "денди лондонский" со вполне русским именем Степан.

    — В Англии много чего разрешено. — Как-то непонятно прокомментировала его слова Ольга и чуть раздвинула в "рассеянной" улыбке свои едва тронутые бледной помадой губы. Красивые губы.

    "Изысканно красивые... Тварь!"

    — Налей мне тоже... кузен, — добавила Ольга, как бы решив, что белое вино, которого еще немало оставалось в ее бокале, не так уж и хорошо, как ей показалось вначале.

    "Кузен... А что она хотела сказать на самом деле? Любимый, дорогой?"

    А абсент — "И с чего это я о нем вспомнила?" — оказался не привычно-изумрудного цвета, а, как ни странно, красного.

    "Красный абсент? Или Баст нас разводит, как двух дурочек? Но Ольга-то должна в таких вещах разбираться, но молчит".

    Между тем, Баст достал из буфета два абсентных стакана – толстостенных, высоких, на короткой и относительно тонкой ножке. Отмерил с помощью мензурки — 'Как в школьной лаборатории – хихикнула про себя Таня – сейчас бесчеловечные опыты будем ставить' — по одной части красной жидкости, а затем начал делать что-то такое, отчего все замерли и, буквально открыв рты, уставились на него.

    Из недр буфета, солидного и даже величественного, пожалуй, как какой-нибудь собор Нотр Дам, извлечена была специальная ложечка – плоская, с дырочками, как в дуршлаге, и при том достаточно широкая, чтобы лечь на края бокала – и, разумеется, раз уж ее достали, тут же заняла место на первом из двух стаканов. Впрочем, и второй вниманием не обделили.

    "Однако", — прокомментировала Жаннет, как зачарованная, следившая за тонкими, но крепкими пальцами Баста. Действовал фон Шаунбург умело – едва ли не профессионально – быстро, красиво и... да – на редкость артистично, возможно даже, вдохновенно.

    Он положил на ложечки по кусочку пиленого сахара — "А рафинад у него откуда? Он что, знал, что я попрошу абсент?!" — накапал на него по пять капель красной жидкости из бутылки и тут же поджег. Горит абсент не хуже спирта, да и состоит из спирта процентов на семьдесят или даже девяносто в зависимости от сорта. Но фокус не в этом, а в том, что по мере сгорания спирта, сахар меняет цвет и плавится, так что через мгновение капли раскаленной карамели падали вниз. И, разумеется, абсент в стаканах вскоре вспыхнул, но Баст уже вливал через свободный край бокала талую воду из ведерка со льдом, где дожидалась ужина бутылка шампанского. Воды влил немного – максимум по три капли на каплю абсента, но этого хватило: огонь угас, а напиток в стаканах помутнел, решительно изменив цвет.

    — Прошу вас, дамы! — Баст с улыбкой поднес стакан с "радужным молоком" сначала Тане – она оказалась ближе – а затем и Ольге, сидевшей чуть дальше. — Только не злоупотребляйте! На ужин у нас – персональное спасибо Степе! — магнум "Дом Периньон", брют blanc de noirs[203] двадцать девятого года.

    "Упасть, не встать!" — Мысленно покачала головой Татьяна, одновременно с "благосклонной" улыбкой, принимая, у Олега — "Олега ли?" — стакан с абсентом. — Какие мы все из себя аристократы, блин! Просто блевать, господа-товарищи, извините за выражение, хочется!"

    Но, так или иначе, глоточек горькой, несмотря на карамель, и крепкой, несмотря на воду, отравы. Потом еще один, и еще – под неторопливый "великосветский" разговор. И сигаретка очередная – какая-то там по счету, но кто же считает! — очень к месту, и теплый воздух с дымком марихуаны и сосновым ароматом, и улыбка Олега, прорастающая сквозь лицо Баста...

    "Он мне нравится?" — Пожалуй, это все еще была Татьяна.

    "Мне он нравится!" — А это, судя по интонации и "гормональному" всплеску, комсомолка наша проснулась.

    — Баст! — Восклицает Кисси, и тра-та-та-та, и бу-бу-бу-бу – мелет что-то неразборчивое и заливается своим виолончельным смехом.

    "Шлюха австрийская!"

    — Мадемуазель? — А это кто? Виктор или Степан?

    "Степан или Виктор?" — Но лицо плывет, заштрихованное косым дождем...

    "Да, какая разница! — Русалкой выныривает из темных жарких вод подсознания Жаннет. — И тот хорош, и этот! Все трое, как на подбор! Выбирай и пользуй! Ils ont fait une partie de jambes en l'air[204]... "

    "Фи, мадемуазель! Где вы вообще воспитывались?" — Ужасается Татьяна, воспитывавшаяся еще в те еще времена, когда и слово-то секс произносили только шепотом и не при мальчиках.

    "Да, ладно тебе, старушка! — фыркает внутри нее "суть и смысл французской женственности". — Можно подумать, сама в комсомоле не состояла!"

    И смех. Вполне себе блядский смех, и не понять уже, кто же это так "задорно" смеется? Кисси где-то слева, за плывущим через комнату облаком? Или Жаннет в подсознании? Или, может быть, сама она?

    — А угостите даму спичкой! — Это она к кому? Перед глазами только туман и... да... белые и черные гробики... хи-хи...

    — Прошу вас, my beautiful lady![205]

    Чей это голос?

    "Красивый голос..."

    Но из тумана, откуда-то справа появляется рука с зажженной спичкой...

    — Благодарю тебя, рыцарь... — Табак смешно щекочет нос и вызывает сухость в горле.

    "А мы его смочим!" — Затяжка, медленная, как затяжной прыжок, выдох, глоток из стакана, все еще зажатого в левой руке, и холодный горький огонь, бегущий куда-то в глубину тела, навстречу природному огню, разгорающемуся в сердце и где-то еще.

    Бесаме... бесаме мучо ... та-та та-та-та та-та-та...

    "Вот оно как!"

    Еще один глоток, и стакан отправляется на черное лакированное озеро рояльной крышки.

    "Рояль?! Ах, да... эти гробики... Это же..."

    Но бесаме, бесаме мучо... Что-то такое, что, даже не зная слов – а она их не помнила и перевода не знала – чувствуешь жар страсти и негу любви... и кровь ударяется в бег!

    Таня попробовала сосредоточиться и подобрать одним пальцем – как сделала уже однажды на пароходе – мелодию песни, но пальцы не слушались, и еще это нежное дыхание южной ночи, и звезды, плывущие над головой...

    Кто-то подошел сзади, нагнулся, и Татьяна узнала запах – великолепную смесь кельнской воды, крепкого табака и хорошего коньяка. Так пах только один человек... мужчина... Баст фон Шаунбург... Олег Ицкович... ОН ее странных снов... А руки с длинными пальцами пианиста уже легли на клавиши, и...

    – Bésame, Bésame mucho, — Вывел низкий – драматический – баритон над самым ее ухом. Вот только непонятно, над каким, над левым, или правым?