Допинг. Запрещенные страницы - Григорий Михайлович Родченков

Все фокусы и махинации происходят в два этапа: на стадии отбора проб, то есть на станции допингового контроля, и во время проведения анализов в лаборатории. Я хорошо знал, что и как можно сделать в лаборатории, а вот что можно провернуть во время отбора пробы — тут мне было очень интересно посмотреть. Как раз для моих наблюдений станция допингового контроля внутри Олимпийского стадиона Birdʼs Nest подходила наилучшим образом. Она была большой, с зоной ожидания и телевизорами, с охраной, переводчиками, внутри стояли четыре стола для оформления и запечатывания проб мочи плюс два «чистых» стола для взятия крови из вены. Постоянно шёл поток спортсменов, особенно китайских, они выигрывали одну медаль за другой. Несложно было заметить, что почти все китайские спортсмены шли сдавать мочу к одному и тому же столу. Там они выбирали упаковку с «берегкитами» и начинали оформлять протокол отбора пробы, или, по современной терминологии, форму допингового контроля. Потом в сопровождении китайского шаперона (наблюдателя) они шли в свою туалетную комнату, хотя таких комнат было две или три; дверь закрывалась, и минут пять или десять они проводили там, затем выходили. Пластиковый стаканчик был у спортсмена в руке. Уже после этого момента вся дальнейшая процедура допингового контроля становилась бессмысленной.

Какой смысл быть представителем Паралимпийского комитета или независимым наблюдателем от ВАДА, весь день находиться на станции допингового контроля, если нельзя наблюдать — контролировать — самое главное: процесс мочеиспускания в пластиковый контейнер? Как и что туда налили — этого никто из наблюдателей ни разу не видел. Спортсмен идёт одетым, шаперон тоже, бутылочку с мочой на замену, 150 мл, можно пронести совершенно незаметно. А можно в самом туалете устроить тайник. Я туда заходил, там абсолютно голые стены и зеркальная плитка, в любом месте можно сделать открывающийся шкафчик.

Новый Антидопинговый кодекс ВАДА привёл к изменениям международного стандарта для тестирования, и два новшества облегчили обман при сдаче пробы. Раньше шаперон мог взять стаканчик с мочой и держать его, пока спортсмен моет руки, одевается и приводит себя в порядок. Держа пробу в руке, шаперон мог почувствовать, что моча тёплая, то есть сданная только что. По новым правилам никто, кроме спортсмена, не должен прикасаться к пробе мочи. Вторая лазейка возникла, когда при сдаче пробы перестали измерять показатель кислотности мочи, называемый pH, оставили только измерение плотности. Свежая моча имеет pH 4.5–5.0 и плюс-минус туда-сюда совсем немного. Через некоторое время она становится менее кислой, pH сдвигается в область 5.5–6.5, со временем этот показатель растет до семи, восьми и выше. Если бы pH измеряли при отборе, то легко, даже не держа стаканчик в руках, можно было бы заметить, что моча не свежая, а выдержанная, её где-то хранили. Но по новым правилам при отборе проб осталось только измерение плотности. Плотность измеряли японскими денситометрами «Асахи», они простенькие, почти игрушечные, их можно калибровать водопроводной водой.

Правда, для отмены измерения рН были причины — офицер допингового контроля измерял pH индикаторной полоской, а полоски бывают разные, производителей много. В течение одной минуты полоски меняют цвет в зависимости от рН пробы, так что сравнение цвета носило субъективный характер. В лаборатории pH и плотность измеряли совсем по-другому, это происходило автоматически, с помощью откалиброванного проточного pH-метра, так что существовала ненулевая разность значений pH даже при одновременном измерении полоской и на лабораторном приборе. Однако основная разница возникала — и увеличивалась — при хранении и транспортировке пробы в лабораторию. За это время в результате жизнедеятельности бактерий моча становилась более щелочной: она темнела и мутнела, усиливался запах и появлялся осадок. Это только на Олимпийских играх или чемпионатах мира лаборатория расположена рядом со стадионом, а если при внесоревновательном контроле пробу брали в Кении или на Канарских островах и затем везли в Лозанну, то транспортировка могла длиться несколько дней и не всегда температурный режим соблюдался идеальным образом. Поэтому часто бывало, что при отборе свежей пробы pH был 4.5, это записывали в протокол, однако при регистрации и аликвотировании в лаборатории pH оказывался 6.0. Такое расхождение вызывало нехорошие вопросы, особенно когда начиналось разбирательство и спортсмен со своим адвокатом и экспертом, получив полный пакет лабораторной документации, проверял каждую цифру и запятую.

И ещё одна закономерность меня насторожила. Мало того, что китайские чемпионы сдавали пробу и заполняли форму допингового контроля у одного и того же стола, так они ещё названия своих медикаментов и спортивного питания вписывали китайскими иероглифами. Форма допингового контроля имеет пять копий, они идут одна за другой под копирку: Паралимпийскому комитету в Бонн, организационному комитету в Пекин, независимому наблюдателю от ВАДА в Монреаль, самому спортсмену и последняя копия — для лаборатории. В лабораторию идёт почти слепая копия, верхняя и нижняя часть листа специально затемнены, чтобы имена и подписи не читались. Видна только центральная зона с указанием кодового номера пробы, времени отбора, объёма и плотности мочи, и рядом — прямоугольник, куда вписаны медикаменты и спортивное питание. Лаборатория не должна иметь никакой дополнительной информации, позволяющей идентифицировать спортсмена, однако если там что-то вписано китайскими иероглифами, то сразу ясно, что это китайский спортсмен. Точно так же в советское время наши спортсмены при отборе пробы декларировали панангин, декамевит, рибоксин и эссенциале, чтобы просигналить, что это свои.

Я спросил у менеджера станции допингового контроля, почему китайские спортсмены идут именно к тому столу и к тому офицеру допингового контроля, на что получил спокойный и убедительный ответ: мол, за тем столом пробы сдают китайские спортсмены, не знающие английского языка. Соответственно пробы принимает и оформляет офицер, тоже не знающий другого языка, кроме китайского. Так что мы намеренно не приглашаем к этому столу иностранцев — какие ещё будут вопросы?

Вернувшись в Москву, я решил немедленно уничтожить пробы с Чемпионата России в Казани, их было больше ста штук, они не давали мне покоя. Если доктор Долле спросит, где пробы, то я скажу, что их нет: пока я был в Пекине, в Москве случилось отключение электричества, холодильники потекли, и мои сотрудники выбросили все пробы. Так я ему и объяснил, после чего он полгода со мной не разговаривал.

Ежегодный симпозиум USADA в октябре проходил в Колорадо, и второй раз в течение года я очутился в этом городе. Там мне попался доктор Патрик Шамаш, медицинский директор МОК, я в него буквально вцепился и не