Я — сын палача. Воспоминания - Валерий Борисович Родос
Отец дома ничего никогда не рассказывал. И моя инструктированная, многократно запуганная мама даже после расстрела отца убеждала меня, что ничего не знает, во всяком случае от отца не знает ничего.
Однако кое-какие сплетни доходили и до меня. Например, лет в пять я узнал, что самый главный советский маршал, Жуков, с женой которого моя мама входила в один школьный комитет, — вор-мародер. Слово я запомнил, хотя смысла не понимал, что-то очень плохое, постыдное, мерзкое. От кого-то я слышал, подслушал, что ему из Германии вагонами ценности везли. Ковры, отрезы на костюмы, сервизы, часы золотые. В сотнях и тысячах. И…
И как-то в связи с этим про певицу Русланову. У нас в доме ее любили, особенно «Валенки», но вот об этой, шепотом произносимой, связи с Жуковым и вещами, про рояль, полный денежных пачек, говорили, горестно покачивая головами.
Повзрослев, я пытался определить, что именно мой отец привез из Германии или где он там был. Мама категорически отказывалась отвечать на этот вопрос. Ничего, говорила, и все. Однако вызывал подозрение явно не русского происхождения красавец сундук — кофр, который раскрывался, как гигантский чемодан, только не лежа, как чемоданам положено, а стоя, и получалось, что это небольшой шкаф.
Справа выдвижные ящики для шмоток, слева вешалка для костюмов и платьев.
Еще был, тоже не русских красот, неполный сервиз, умещавшийся в специальном проеме стенного шкафа. Играя дома в футбол, я «удачно» попал в этот проем мячом и остался жив.
И у меня была машинка. С игрушками было туго. Мои любимые солдатики были примитивные. Когда через много лет появился гранатометчик с отведенной от тела для броска рукой — он произвел фурор. Едва ли кто из современных детей играл бы моими солдатиками.
А тут машинка! Ярко окрашенная, заводная, колесики поворачиваются, стекла блестят. Как настоящая. «Татра» называется.
Друзей отца я видел редко. Знаю о них скорее по рассказам матери. Ближайшим другом был генерал Зименков, тоже чекист, но в разоблачительных статьях имени его я не находил. У нас дома было несколько фоток, где они с отцом рядом. И еще один, кажется Казакевич, — не знаю кто. Какой-то близкий родственник, может, брат писателя Казакевича.
Раз в год на какой-нибудь патриотический советский праздник в нашей квартире собирались гости. Еды, и разнообразной, было много; и мама, и бабушка готовили хорошо. Икра и такая, и сякая продавалась в ближайшем магазине, меня иногда за ней посылали, семга, балыки… Пили мало, кажется, только вино. Произносили тосты, меня бы сейчас от любого вырвало. Оголтелый советский патриотизм. За Сталина, за нашу социалистическую Родину, за очередную пятилетку, за нашу самую передовую в мире идеологию, за интернационализм, за славных чекистов и за скорейшее распространение героического чекизма по всему земному шару.
Отец такие празднества вел, тосты произносил, шутил больше всех, подначивал, весело хохотал, и тут я, видимо, весь в него. На такие праздники, а также в театры и концертные залы отец надевал один из нескольких своих отличных костюмов. Он, сам не красивый и не слишком привлекательный, умел и любил красиво одеться. Помнится почему-то исключительно светло-серый, почти белый костюм.
А у мамы для таких случаев было несколько платьев, одно прямо боярское, а то и царское, из какого-то теплого, светлого оттенка красного, с широкой полосой от верха до самого подола серебряного кружевного плетения.
В этом платье рядом с небольшим толстеньким отцом в почти белом костюме мама выглядела очень эффектно.
Однако вернемся к школе № 175. Эту школу закончила дочка Сталина — Светлана, и потом после пединститута в ней же проходила педпрактику. Обе мои сестры, Неля и Света, учились в этой школе. Они рассказывали, что Светлана Сталина вовсе не задавалась, а была проста в общении, в отличие, скажем, от дочери Молотова и некоторых других.
Поскольку мы жили напротив школы, то к нам часто заскакивали соученицы моих сестер. Более всех меня поразила Нунэ Хачатурян — дочь композитора, она сразу садилась за пианино (у нас было пианино. Палачи ходили в аристократах в этой стране. Какова эпоха, такова и элита) и лихо бацала, что заказывали. Как-то я попросил ее сыграть какую-то только что появившуюся октябрятскую мелодию, а скорей всего она сама спросила меня, что для меня сыграть. Без слуха, без голоса я ей что-то намычал, и она тут же разудало сыграла это…
Кажется, это было самое большое музыкальное потрясение в моей жизни.
Еще была Клара Темирбаева. Дочка сталинского министра связи. Маленькая хохотливая башкирка (ее кликали Клаша, Клаша Темир-баша). Клаша и вся семья министра связи жили где-то недалеко от нас, и уж не помню, как это вышло, не должно было быть, но пару раз Неля приводила меня к ним в гости. Темновато у них было от ковров и тесновато.
Оба раза меня почти насильно кормили, и оба раза какой-то странной, но вкусной едой, мясные тефтели с картошкой в томатной кисло-сладкой подливе.
Еще одна памятная деталь: Клаша всегда, сколько помню, зимой ходила в пальто, вручную перешитом из форменной шинели связиста, даже следы от срезанных петлиц были видны. И костюм она носила, переделанный тоже из связистской униформы. Характерная деталь нравов элиты того времени.
А лучшей подругой моей старшей сестры на долгие еще годы после школы была Вера Пронина, изумительно чудесная светлая девушка. Ее отец Николай Ильич Пронин был сталинским министром вкусовой промышленности: чай, кофе, вина, коньяки, кондитерские изделия.
Сталинский министр — звучит как-то более солидно, чем просто министр, чем, скажем, прихрущевский министр. Это к вопросу о подборе кадров. Потом эту отрасль объединили с нормальной пищевой промышленностью, и Верин отец стал заместителем министра, а потом его за что-то поперли и оттуда, и он стал простым директором самого большого в стране комбината по производству чая. Господи, хорошо-то как! Не расстреляли, даже не посадили.
Однажды, только однажды Неля взяла меня в гости к Прониным. Они жили у самой площади Пушкина, памятник из окон был виден. Если стоять спиной к кинотеатру «Россия», то дом их с огромной, в пять этажей аркой был через дорогу по правую руку. А когда мы к ним пришли, министр Николай Ильич Пронин поднял меня на руки, посадил к себе на закорки и с гиканьем провез пару раз