Юногвардейцы [сборник 1973, худ. Л. Гритчин] - Андрей Дмитриевич Жариков

Далеко в море что-то гудело. «А вдруг в этой самой Макеевке уже немцы?» — подумал Володя. Стало жутко.

— А ты чего не спишь? — послышалось из темноты. Подошел высокий матрос. В руках винтовка.

— В Макеевку пробираюсь, домой… Мама…

— Растеряют, а ты их собирай… «Мама», «мама»… — проворчал матрос. — Санько! Отведи и этого в комендатуру! Завтра разберемся.

…Через сутки с попутной колонной автомашин Володя добрался до Макеевки. Было утро. Люди торопились по своим делам.

В городе и признаков нет, что началась война. Не то что в Мариуполе. На улице громко говорит радио. Военных не видно. Колхозники едут на базар, везут огурцы, лук, кур…

— Вовка! Вовка! — послышался знакомый голос из трамвая, громыхающего по стальным рельсам. Мальчишка обернулся. И чуть не закричал от радости. Из окна выглядывал брат Виктор. А трамвай продолжал лететь вперед. Володя побежал за ним. Бежал почти не отставая, боясь потерять брата.

Наконец остановка. Из вагона с корзиной в руке выскочил Виктор.

— Где же ты пропадал? — первым делом спросил тот. — Мы тебя разыскиваем по всему свету.

— И мама разыскивает?

— Ну конечно!

— А Кривой?

— Ушел он. — Витька боязливо оглянулся и шепнул брату: — Он скрывается где-то. Не хочет на фронт.

— Ух, шкура! Я так и знал, что он против красных. Помнишь, как за пионерский галстук меня тянул?

— Помню.

— Ну, ладно, сходим на рынок — и домой, — предложил Виктор. — Вот обрадуется мама…

Купив на базаре картофель, Виктор повел младшего брата домой. Возле старого деревянного дома Виктор остановился.

— Вот где мы живем. А это щель от бомбежки, — он указал на глубокую яму. — Прячемся во время налета.

На крылечко вышла мать. Загремели выпавшие из рук ведра, в доме послышался плач ребенка, остановились прохожие.

— Батюшки! Да неужто это ты? Сыночек… Нашелся…

«Какая она маленькая и худенькая…» — подумал Володя, когда попал в объятия матери.

— А это наш братишка Боря, — сказал Виктор, когда вошли в дом. В кроватке лежал закутанный в пеленки ребенок. — Теперь мы все в сборе и мама плакать не будет.

Когда в Макеевку ворвались немецко-фашистские войска, жить стало невыносимо. Магазины разграбили. На рынке шаром покати. Холод, голод, аресты, расстрелы.

Валаховы продали все, что у них было, но купленной муки на вырученные деньги хватило лишь на несколько дней. Решили уехать из города в село, но наступили холода, а одежды нет. Лишь Виктора удалось отправить со знакомыми. Он постарше, доберется. Володя, мать и совсем еще маленький Боря вынуждены были остаться в городе.

Однажды в дом вошли фашисты. Проверили пустой сундук, заглянули в горшки, из которых давно исчез даже запах молока, что-то требовали. Один из незваных гостей дал Володьке оплеуху просто так, ради потехи. Маленький Боря завизжал от страха, а фашисты весело загоготали, довольные тем, что напугали малыша.

«Эх, ружье бы мне сейчас», — со злостью подумал Володя и сжал кулаки.

Не миновать бы Валаховым голодной смерти, но нашлись добрые люди. Когда в дом попала бомба и он сгорел, Валаховых пустила к себе в подвал соседка. В глиняной стене старушка имела тайник, в котором хранилась мука. Пекли лепешки, варили мучную похлебку. Так и перебивались с хлеба на воду.

Чтобы чем-то помочь семье, Володя приловчился собирать окурки. Оставшийся табак из них он высыпал в кулек. Потом шел на вокзал и менял на хлеб. Весной и этот промысел перестал быть доходным. Окурки размокали, и за день не удавалось набрать табаку даже на одну папироску. Да и нагибаться стало тяжело: в глазах темнеет.

Недолго жила добрая старушка. Узнали немцы, что ее сын — командир Красной Армии, и расстреляли вместе с евреями, собранными по всему городу.

— В Мелитополь надо пробираться, — сказала мать, — или в деревню. Там весной хорошо. Хоть будем какую-нибудь траву варить. А пойдем через Волноваху, там дядя Александр живет. Поможет.

Из города вышли темной ночью. Единственной ношей у Володи был старенький патефон. За него могли дать немного хлеба, но с ним было жалко расставаться. Когда патефон играл, больной Боря почему-то не плакал. Видимо, музыка успокаивала его.

Чтобы патефон не привлек внимания немцев, Володя заляпал его грязью.

Шли долго и медленно. В поселках и деревнях садились у какого-нибудь дома и отдыхали. Иногда удавалось найти в поле мерзлый картофель. Варили его в солдатской каске.

На пятый день тяжелого пути в маленьком хуторе какая-то добрая горбатая старуха пустила переночевать. Накормила щами с хлебом, уложила спать на солому.

— Чем же отблагодарить тебя? — спросила Володина мать у старухи.

— Ничего не надо, родимые, — ответила та и тяжело вздохнула.

— Может, что сделать надо? — спросил Володя.

— Ты лучше вот это прочитай, — проговорила тихо старуха и подала Володе измятый листок. — Неграмотная я.

— «Дорогие товарищи, — начал читать Володя, — немцы распускают слухи, что Красная Армия уничтожена, что вся Страна Советов захвачена ими. Не верьте этому. Красная Армия разбила немецкие войска под Москвой и гонит их на Запад…»

— Ну, хватит, идет кто-то… — оборвала старуха чтение и проворно взяла у Володи листовку, В комнату вошла высокая, плоская как доска женщина. Заговорила нараспев:

— Авдотьюшка! Ты уж продай мне еще картошки на семена. Немецкими марками заплачу. Деньги надежные…

— Вот и прибереги их, — усмехнулась старуха. — Может, пригодятся: их на зад немцам наклеивать будут, когда удирать станут.

— Да ты что, с ума сошла, что ли? — испугалась женщина. — Куда им удирать? Господь послал их сюда.

— Я ничего, пока еще в своем уме, а вот, говорят, под Москвой трепанули немчуру… Вот те и господь.

— Да ты что! — всплеснула руками соседка. — А не брешешь? Ну, я пойду!

Когда женщина вышла, старуха сказала:

— Теперь все село знать будет, не баба, а радио.

…И снова грязная, скользкая дорога. Снова плачет Борька, молча роняет слезы мать. Лишь Володя не унывает: «Значит, наши дают немцам по скулам».

В полдень пришли на станцию Еленовку. Сели отдохнуть, а Володя отправился на базар.

Едва он пробрался сквозь толпу и очутился возле длинных деревянных столов, за которыми сидели торговки, как его окликнул знакомый голос:

— Здорово, приятель!

— Хопа! — крикнул Володя и обомлел: перед ним стоял во всем темном немецкий полицай. На ремне пистолет.

— Чего испугался? Он самый — Хопа.

— Я не испугался.

— Ты что тут делаешь?

— На жратву смотрю, — нахмурился Володя.

Ему вовсе не хотелось разговаривать с немецким холуем. Вот сказать бы ему, что наши бьют немцев под Москвой. Ишь вырядился, кобель.

— Есть, наверное, хочешь? — спросил Хопа, рассматривая Володины лохмотья.

— Хочу! —