Рыба моя рыба - Маркина Анна

Врач обреченно посмотрела на руку. 

— Стресс? Работа, связанная с химическими веществами?

— Работа, — кивнула Катя.

— Ну и чего вы хотите? Работу меняйте и пройдет, — отрезала врач и недовольно что-то написала на бумажке. — А пока — вот, мажьте.

Катя поблагодарила и поверженно вышла из кабинета. Прочитала название мазей на рецепте. Часть из них, подешевле, она уже пробовала. Мази не помогали. 

Она вернулась домой и пожаловалась свекрови на бесплатную медицину. Свекровь попросила нашинковать капусту для пирогов. 

Потом, улучив момент, Катя курила, положив руку на теплую деревянную ступеньку крыльца и подставив ладонь солнцу. А вечером, когда Володя затопил баню, развела в тазике морскую соль. Думала, не позвонить ли Лидке — спросить, как там в столовой, да так и не решилась.

На рассвете все уже держали военный совет и смотрели на нее, как на перебежчика — даже Генка, который никогда так рано не появлялся. Пришли двое из другой смены. 

— Наразвлекалась с москвичом-то? — тетя Тоня загоготала.

— Ну зачем вы? — Катя прошмыгнула в раздевалку.

За ней покатилась волна осуждающих смешков. 

Переодевшись, Катя выскользнула в коридор и прижалась щекой к холодной стене за углом. Притаилась, подслушивая. 

— Гнать взашей таких, — кричала тетя Тоня, — совсем оборзел. Точно не просто так выперли его из Москвы-то. Че б он еще сюда притащился? Он даже на Леночку орал. Чувствует, скотина, что безответная она. 

Тетя Лена, чуть ли не слившись со стеной, как хамелеон, поддакнула:

— Так орал!.. Сказал, что котлеты у меня, как подошва, и что там хлеб сплошной, а не мясо. А у меня — пропорции. Я, что ли, это определяю? Чай руководство. А он как давай загибать, мол, Геннадий Петрович, что ли, это руководство…

— А масло!? — возмущенно просвистела тетя Тоня. — Я ему говорю: не можем мы его так часто менять — у нас перерасход будет в пять раз. А он: канцерогены, канцерогены. Типа мы людей травим. Это мы-то! Я девять лет тут работаю. 

— Мне вообще угрожал. — Все перевели взгляды на Генку. — Ладно еще дезинсекция — я навстречу пошел. А вчера говорит: давайте поставщиков менять, мол, просрочка сплошная. Я ему — а как мы концы с концами сведем? У нас загрузка низкая, если продукты дороже выйдут, в минус будем работать. И закроют нас к ядреной матери. Объясняю ему по-человечески. А он — знаете что?  

Все затаили дыхание.

— Сказал, что к главному пойдет. Стукач хренов. И какой нам ремонт после этого? 

— Приедут на готовенькое, — протянула повариха из другой смены, — и ну свои порядки устанавливать, не разобравшись. 

Пора было выбираться из укрытия. И Катя вынырнула из-за угла.

— Явилась, — хмыкнул Генка.

— Да он же не со зла. Просто как лучше хочет! — Пробурчала Катя и схватилась за тряпку. 

— Ну-ну, — хмыкнула Лидка. — Видели вас с ним в городе. Перед мужем не стыдно?

— Не было ничего у нас. — Рука особенно зудела этим утром, так и хотелось швырнуть в Лидкино узкое лицо тряпкой, как в таракана.

— Вы чего на нее накинулись? — утихомирил всех Генка. — Катька вон у нас уже два года, слова худого никогда не скажет, старается. Что вы сразу!..

Слышно было только, как ездит тряпка по поверхности стола.

— Но тебе, Кать, надо решать. Ты с кем? Тоже с ним к начальству пойдешь? 

Катя вспыхнула:

— Геннадий Петрович, ну вы что!

Когда за Леонидом хлопнула дверь, обстановка была как перед повешеньем.

— Не переодевайся, — предупредил Геннадий Петрович, который под весом обстоятельств, будто подрос и распустился. — Уволен.

Парень остановился, пойманный врасплох, и обвел взглядом коллектив.

— И все согласны?

Он пронзительно посмотрел на Катю. Она опустила глаза и промолчала.

— Понятно. — Леонид покопался в сумке и достал из нее небольшую банку.

Он подошел к Кате:

— Это мазь из грецких орехов. Здесь кожура зеленого ореха, высушенные листья ореха и растительное мало. Хранить в темноте. Мазать два раза в день. Повтори.

Не отрывая глаз от пола, чувствуя, как подступают слезы, она повторила:

— Грецкие орехи. Высушенные листья. Растительное масло. Хранить в темноте и мазать дважды в день.

Он кивнул и ушел под обстрелом ненавидящих взглядов.

Город праздновал День металлурга. Всех согнали на концерт, где друг за другом змеились парадные речи и мелькали пестрые самодеятельные номера. Между торжественными обещаниями пели девицы в кокошниках, били чечетку и показывали сценки о жизни на заводе. 

После изгнания Катя встречала Леонида на улице. Он кивал ей, как далекой знакомой. Потом исчез. Поговаривали, что забрал сестру с собой. Вряд ли Леонид вспоминал о Кате. А она о нем думала каждый раз, когда покупала морскую соль или мазала руку остатками пасты из грецких орехов.

Сквозь сонное марево она вдруг почувствовала, как тетя Тоня, едва умещавшаяся в старом кресле актового зала, ткнула ее локтем в бок:

— Тебя зовут.

Катя с удивлением выбралась со своего места и поднялась на сцену. Директор мягко пожал ей руку, вручил грамоту, оранжевую бейсболку, три белые гвоздички и конверт. На грамоте было написано: «За преданное служение общему делу». Катя примостилась сбоку на сцене, среди других награжденных, а потом под веселую музыку спустилась в зал.

— Че там? — снисходительно спросила тетя Тоня, теперь занимавшая должность старшего повара.

Катя не сразу сообразила, что речь идет о конверте. Она нетерпеливо вспорола его ногтем. Внутри лежал сертификат на покупку в магазине электротехники на пять тысяч рублей.

— Ну, довольна? С нами не пропадешь, — сказала тетя Тоня.

— Довольна! —  Катя счастливо уткнулась носом в гвоздики.

На обратном пути ее застал ливень. Наконец со всей своей первобытной силой он рухнул на измученный жарой город. Глаза, спрятанные под оранжевым козырьком бейсболки, радостно смотрели на горку, в которую взбирался велосипед, и на голубую шкурку пруда, мелькавшую за домами. Она впорхнула в дом и показала свекрови грамоту.

— Вот, — сказала она, — наградили! Сам директор. И сертификат тут на пять тысяч.

От телевизора оторвался муж и тоже стал рассматривать сертификат.

— А ремонт когда, объявили? — спросила свекровь.

— Так обещали опять…

— Что покупать будем? — обрадовался муж.

И они с матерью заспорили, на что лучше потратить сертификат.

Катя вышла в огород. И протянула ладони под назойливые капли воды. Красная корка с правой руки почти сошла. Кожа была мягкой и розоватой. Катя заглянула в теплицу с помидорами, но не нашла в ней своего любимого сердца. Вбежала обратно в дом и увидела на столе большую плошку с салатом.  

Дж. Б.

Пгт, оставленный мной, был солнечным и сиротливым. Пока полуостров мыкался по разным хозяйским рукам, Кореиз почти не помнил себя — разве только младенчество в колыбели Крымского Ханства, и то, может быть, приснилось. Но он помнил русско-турецкие войны и руки приемного родителя. Эти руки обняли его с имперской снисходительностью и шпыняли потом, как бедного родственника, от губернии к губернии, от уезда к уезду. Тогда он был маленьким — с десяток дворов, и за век еле вырос. Советская власть застала тут интернациональный клубок из пяти сотен жителей, прибитых к местным горам великой историей, — крымских татар, русских, греков, украинцев, армян, белорусов, немцев и одного еврея. Эту дворовую помесь нарекли поселком городского типа. И к моему рождению на закате советской власти он, бестолковый и теплый, дорос до десяти тысяч человек. 

Кто половчее из Кореиза сбегал, получив паспорт или аттестат. Сбежала и я. В начале в Севастополь, потом в Москву. 

Раз в году я приезжала к родителям. Первый день мы радовались и праздновали встречу, а потом неделю ругались. Этим летом папа как раз снимал меня с душного тридцатичасового поезда. Самолеты не летали из-за войны. Папа посадил меня в машину и повез домой. Перед поселком ремонтировали дорогу, продавленную оползнем. Наводнения и оползни бывали в Кореизе чаще, чем я, а потому встречали их как буйных соседей — пережидали, пока барагозят, и жили дальше.