Лиза Си - Девушки из Шанхая
— Скажи им то, что я тебе говорила, и все будет в порядке, — шепчу я Мэй, пока мы сидим в клетке. — Тогда мы сможем отсюда выбраться.
Она задумчиво кивает. Когда конвоир называет ее имя, я наблюдаю за тем, как она входит в комнату, и дверь за ней закрывается. Секунду спустя все тот же конвоир жестом указывает мне на другую дверь. Я фальшиво улыбаюсь, приглаживаю платье и захожу внутрь — надеюсь, с уверенным видом. В комнате без окон меня ожидают двое белых мужчин — один почти лысый, другой усатый, и оба в очках. Они не улыбаются мне в ответ. За стоящим сбоку столом еще один белый усердно чистит клавиши пишущей машинки. Китаец в дурно сидящем западном костюме изучает какое-то досье, бросает на меня взгляд и вновь утыкается в бумаги.
— Вы, вижу, родились в деревне Иньбо, — говорит он мне на сэйяпе, передавая досье лысому. — Рад говорить с вами на тайшаньском диалекте.
Прежде чем я успеваю сказать, что говорю по-английски, лысый приказывает:
— Скажите ей, чтобы она села.
Переводчик показывает на стул.
— Меня зовут Лу Фань, — продолжает он на сэйяпе. — Мы с вашим мужем из одной деревни, и у нас одно и то же родовое имя.
Он садится слева от меня.
— Лысый человек прямо перед вами — это председатель Пламб. Другого зовут мистер Уайт. Секретаря зовут мистер Хемстрит. Пусть вас не смущает его присутствие…
— Давайте начнем, — вмешивается председатель Пламб. — Спросите ее…
Сначала все идет неплохо. Я знаю дату и год своего рождения и по западному и по лунному календарю. Они спрашивают, как называется деревня, в которой я родилась. Называю деревню, в которой родился Сэм, и дату нашей свадьбы. Я сообщаю адрес, по которому Сэм и его семья проживают в Лос-Анджелесе. Но затем…
— Сколько деревьев растет перед домом вашего предполагаемого мужа в его родной деревне?
Когда я мешкаю с ответом, четыре пары глаз смотрят на меня с любопытством, скукой, торжеством и ехидством.
— Пять перед домом, — отвечаю я, вспоминая, что было написано в инструкции. — Справа от дома деревьев нет, слева растет гинкго.
— А сколько комнат в доме, где живут ваши родители?
Я так концентрировалась на том, что написано в инструкции Сэма, что даже не подумала, что их будут интересовать такие подробности моей жизни. Я пытаюсь понять, что мне ответить. Считать ванные или нет? Называть то количество комнат, которое у нас было до того, как их разделили, чтобы поселить жильцов, или нет?
— Шесть главных комнат…
Прежде чем я успеваю сказать что-то еще, меня спрашивают, сколько гостей было на моей «предполагаемой» свадьбе.
— Семь, — отвечаю я.
— Вы с вашими гостями что-нибудь ели?
— Мы ели рис и восемь блюд. Мы обедали в отеле, банкета у нас не было.
— Как был накрыт стол?
— На западный манер, но с палочками.
— Вы предлагали гостям бетель?[17] Вы разливали им чай?
Мне хочется сказать, что я не какая-нибудь деревенщина и никак не стала бы предлагать гостям бетель. Я бы разливала чай, если бы это была свадьба моей мечты, но тот вечер едва ли можно было назвать праздничным. Я помню, как Старый Лу отмахнулся, когда мой отец предложил, чтобы мы с Мэй исполнили этот ритуал.
— Это была цивилизованная свадьба, — отвечаю я. — На западный манер…
— Вы поклонялись предкам во время церемонии?
— Конечно нет. Я христианка.
— У вас есть какое-нибудь документальное подтверждение вашего предполагаемого брака?
— В багаже.
— Ваш муж ждет вас?
Этот вопрос застигает меня врасплох. Старый Лу и его сыновья знают, что мы не добрались до Гонконга, чтобы отплыть вместе с ними. Они сообщили Зеленой банде, что мы не выполнили своих обязательств, но сказали ли они об этом инспекторам на острове Ангела? И ждут ли нас старик и его сыновья?
— Нас с сестрой задержало нашествие обезьян, — отвечаю я. — Наши мужья нас заждались.
Когда переводчик излагает инспекторам мои слова, они начинают переговариваться, не зная, что я все понимаю.
— Кажется, она говорит правду, — говорит мистер Уайт. — Но в ее бумагах сказано, что она жена коммерсанта, имеющего здесь вид на жительство, и жена гражданина Америки. Либо одно, либо другое.
— Может, в документах ошибка. В любом случае мы должны бы были ее впустить. — Председатель Пламб морщится. — Но она не подтверждает ни тот, ни другой статус. И взгляни на нее. Разве она похожа на жену коммерсанта? Кожа очень темная. Готов поспорить, она всю жизнь проработала на рисовых полях.
И снова все то же обвинение. Я опускаю голову, боясь, что они увидят, как я покраснела. Мне вспоминается девушка с лодки, на которой мы плыли в Гонконг, и как ее обсуждали пираты. Теперь эти мужчины так же обсуждают меня. Неужели я выгляжу такой деревенщиной?
— Но посмотри, как она одета. На жену крестьянина она тоже не похожа, — замечает мистер Уайт.
Председатель Пламб барабанит пальцами по столу.
— Я ее пропущу, но пусть сначала предъявит брачное свидетельство и докажет, что замужем за легально работающим здесь коммерсантом, или пусть докажет гражданство своего мужа.
Он поворачивается к переводчику:
— По каким дням женщин пускают на пристань за багажом?
— По четвергам, сэр.
— Хорошо. Тогда задержим ее до следующей недели. Скажи, чтобы в следующий раз принесла свое брачное свидетельство.
Он кивает секретарю и диктует содержание нашей беседы, завершая его следующими словами:
— Рассмотрение дела откладывается для проведения дальнейшего расследования.
* * *Следующие пять дней мы с Мэй носим одну и ту же одежду. По ночам стираем свое белье и сушим под потолком вместе с вещами остальных женщин. У нас осталось немного денег, и мы покупаем зубную пасту и другие туалетные принадлежности в маленьком киоске, работающем во время обеда. В четверг мы встаем в ряд вместе с другими женщинами, которые хотят взять что-то из своего багажа, и белая миссионерка отводит нас на склад в конце причала. Мы с Мэй забираем наши брачные свидетельства, и я проверяю, на месте ли шпаргалка. Она на месте: никто не стал проверять, что внутри моей шляпки с перьями. Я снова отворачиваю подкладку и как следует все прячу.
Каждое утро, стесняясь соседок, я переодеваюсь под одеялом. Потом жду, не позовут ли меня на слушание, но за нами никто не приходит. Если нас не вызвали до девяти утра, значит, в этот день уже ничего не произойдет. После полудня комнату вновь наполняет страх. Ровно в четыре часа входит конвоир и говорит: «Сай кай» — это искаженный вариант кантонского выражения хоу сай кай, что значит «удача». Затем он перечисляет имена тех, кому разрешено сесть на лодку и завершить последний этап своего путешествия в Америку. Как-то раз конвоир подходит к одной из женщин и принимается тереть глаза, как будто плачет. Со смехом он сообщает ей, что ее отсылают обратно в Китай. Нам так и не удается узнать, почему ее депортируют.
В течение следующих дней мы видим, что женщинам, прибывшим одновременно с нами, позволяют отправиться в Сан-Франциско. Новые женщины прибывают, посещают собеседование и покидают нас. За нами же никто не приходит. Каждую ночь, после очередного омерзительного ужина, состоящего из свиных голяшек или тушеной рыбы со сброженным тофу, я раздеваюсь под одеялом, вешаю платье на веревку над головой и пытаюсь заснуть, зная, что мы заперты в этой комнате до утра.
Я чувствую себя в ловушке, но не только из-за этой полутюремной комнаты. В другое время, в другом месте и при наличии денег мы с Мэй могли бы попробовать повлиять на свою судьбу. Теперь у нас нет выбора. Все, что у нас было когда-то, безвозвратно утеряно. В Соединенных Штатах мы не знаем никого, кроме наших мужей и тестя. Папа говорил, что в Лос-Анджелесе мы будем жить в прекрасных домах, у нас будут слуги, мы будем видеть кинозвезд. Может быть, это нас и ждет. Можно считать, что нам повезло с замужеством. Женщины всегда выходили замуж из-за денег и всего, что они с собой несут, будь то браки по сговору или нет, в далеком прошлом или теперь, в 1937 году. Однако у меня есть тайный план. Когда мы с Мэй приедем в Лос-Анджелес, мы будем откладывать деньги из тех, что наши мужья будут нам выдавать, чтобы мы покупали одежду и обувь, ухаживали за собой и за домом. На эти деньги мы сбежим. Я лежу на проволочной сетке, слушаю унылый басовитый зов противотуманного рожка, шепот, плач и храп моих соседок и воображаю, как однажды мы с Мэй покинем Лос-Анджелес и отправимся в Нью-Йорк или Париж, о которых нам говорили, что по великолепию, культуре и роскоши их можно сравнить с Шанхаем.
* * *Два четверга спустя, когда нам вновь позволяют взять вещи из багажа, Мэй достает наши крестьянские одежды, которые купила в Ханчжоу. Мы надеваем их после полудня, потому что здесь слишком холодно и грязно, чтобы носить наши красивые платья. Красивые мы надеваем по утрам на случай, если нас позовут на собеседование. Через неделю Мэй перестает наряжаться по утрам.