Леонид Пантелеев - Верую…

Сердце радовалось и сжималось от боли и горечи за нашу страну, за наших несчастных, духовно обездоленных, обворованных детей.

Хорошо понимаю, что и эта свобода — относительная, вынужденная, временная, ничем фундаментально не гарантированная, но это уже другой вопрос.

Все упирается в конституционные гарантии. Об этом скажу в другом месте. Здесь же я хочу повторить, что церковь должна быть отделена от государства, что обязательного, принудительного преподавания религии в общей государственной школе не должно быть, но верующие родители должны обладать правом и возможностью воспитывать и учить своих детей в религиозном духе. Этим же правом должна обладать и церковь, то есть правом свободно проповедовать свое учение, причем учить она может и взрослых и детей. Будучи отделенной от государства, не имея возможности прибегать к каким-нибудь средствам принуждения, она будет воспитывать истинных христиан, людей чистой веры, далеких от всякого ханжества и лицемерия.

Недавно я говорил с одним тридцатилетним верующим, православным, выросшим в интеллигентной безрелигиозной семье. К вере он пришел уже взрослым и «своим умом». Разговор у нас зашел об огурцовцах, и я понял, что мой молодой собеседник не столь осудительно относится к их учению. Выслушав мою программу, он задал мне такой вопрос:

— Кто же научит ребенка основам религии?

— Родители.

— А если родители не могут?

— Почему не могут?

— Меня же не научили, — не без горечи усмехнулся он.

Да, я хорошо понимаю масштабы бедствия, постигшего нашу страну, и понимаю, чем вызвано возникновение в нашем обществе идеи деспотической теократии. Вероятно, по мнению огурцовцев, чтобы вывести страну из бездны безбожия, требуется нечто, похожее на «культурную революцию», а революции, как мы знаем, без насилия не обходятся.

Но — нет! Надо, надо обойтись. Мы — христиане, и мы знаем, что зло не лечится злом. Будем смотреть правде в глаза: даже при самых благоприятных обстоятельствах процесс религиозного ренессанса будет очень длительным. Но, возможно, не таким уж длительным, как может показаться пессимисту.

Все дело, повторяю, в благоприятных обстоятельствах.

Но может быть, о них здесь говорить неуместно. Не на ту, казалось бы, тему идет разговор. А может быть, все-таки и на ту…

Я не знаю, как это произойдет. Но знаю, что не произойти не может, что порядкам, при которых вот уже седьмой десяток лет живут советские люди, должен прийти конец. Конституция, которая была обнародована в дни, когда умирал Максим Горький, и по поводу которой он сказал, что «в стране сейчас, небось, камни поют», эта конституция социалистического государства, в некоторых своих статьях улучшенная, усовершенствованная, — должна стать не только Основным, но и Незыблемым законом нашей страны.

Я не юрист и не политик, и не могу с точностью указать, какими средствами можно надежно обеспечить и защитить свободу в обществе, где нет эксплуатации человека человеком. Казалось бы — чего проще. Если в капиталистической Америке, например, где власть капитала, его могущество действительно существуют и не могут не влиять на общественную жизнь, если в этой устарелой, одряхлевшей демократии права человека (что бы ни кричали об этом наши пропагандисты) все-таки реально охраняются, то неужели не найдется способа защитить эти права, гарантировать их всем гражданам в демократии новой, социалистической?!

А в том, что социализму принадлежит будущее, я не сомневаюсь. Слово это сильно скомпрометировано, потеряло для многих, особенно в нашей стране, притягательную силу, однако не в словах дело. Социализм будет. Хотел написать: христианский социализм. Таким он в конце концов, конечно, и должен стать. Но ведь и это словосочетание — христианство — демократия — социализм — тоже в устах и делах политиков и политиканов основательно потускнело.

Может быть, удастся очистить? Надеюсь на это. И почему-то мне кажется и верится, что произойдет это именно в нашей стране, там, где социалистическим идеям нанесен, может быть, самый сильный урон.

А вообще-то, решать не нам с Огурцовым, а народу. Свободное волеизъявление, тайное голосование (воистину тайное, с обязательным заполнением бюллетеня в изолированной кабине, а не как нынче, когда захождение в кабину считается поступком если не опасным, то неприличным), свободное же выдвижение кандидатов от любой группы лиц (от энного количества лиц) и от религиозных объединений тоже, подлинный, как теперь выражаются, плюрализм, многопартийность — вот почва, на которой только и могут возникнуть те благоприятные обстоятельства, о которых сказал выше.

Если при таких порядках народ, опуская бюллетени, изберет в Верховный Совет (или в Думу, или в Земский собор, или в другой представительный орган) 55 % коммунистов или 55 % священников, пусть кабинет министров возглавляет коммунист или священник.

Но ведь не изберут. То есть не изберут 55 % ни тех, ни других. Во всяком случае, на первых порах такого произойти не может. А дальше… Дальше увидим. Вообще же, говоря откровенно, мне и не очень хотелось бы видеть священнослужителей, заседающих в парламенте. Их место — в алтаре, на амвоне, у аналоя, у крестильной купели, у одра умирающего… Впрочем, еще раз скажу — не нам решать, а народу.

Почему же я не хочу 55 % священников в Верховном Совете? Огурцов, конечно, имеет в виду не избранных, а назначенных священников. Значит, это казенные, оплачиваемые из казны священники. Священники-чиновники. Если даже их не назначат, а изберут вольным способом, они тоже могут очень скоро такими стать. Оторвавшись от паствы, отдавшись политической деятельности, а следовательно, и неизбежно потеряв что-то от своей духовности, они могут законодательно провести (не могут, а проведут непременно) воссоединение церкви с государством. Церковь снова будет зависеть от государства, а может быть, что еще хуже, — государство будет зависеть от церкви.

Да, слов нет, таким образом легче всего снова крестить Русь. Будут открываться новые и восстанавливаться старые храмы. Крещение детей (у христиан) станет обязательным. Исповедь — тоже. Причастие — тоже. В воинских частях места политруков и комиссаров займут полковые священники. Во всех школах страны появятся законоучители. Хочешь не хочешь, а зубри катехизис.

Этого, верю, не случится, ибо это было бы гибелью и для церкви, и для страны, где эта церковь поставлена, чтобы вести народ к высшему благу Церковь должна быть независимой, свободной и белоснежно чистой, как и подобает Невесте Христовой.

Как наши государственные порядки требуют обновления и очищения, так нуждается в этом обновлении и очищении и наша церковь. Я имею в виду не те внешние, поверхностные реформы, за которые ратовала и которые какое-то время проводила в жизнь так называемая обновленческая церковь, возглавлявшаяся протоиереем (а впоследствии и женатым архиепископом) Введенским.

Нет, я стою за самое скрупулезное соблюдение всех догматов и обрядов православия, но я хочу, чтобы церковь при этом была православной и христианской в самом буквальном и высоком значении этих слов, чтобы она учила не только молиться, поститься и подходить к Чаше, но и учила бы нас по-христиански жить.

Мне скажут: но ведь жить по-христиански можно и без церкви. Этому учил, к этому звал и так пробовал жить сам Лев Николаевич Толстой. Да, можно быть христианином и без церкви. Понимая Толстого, глубоко уважая его смятение, его колебания, его внутреннее борение, его борьбу за свои взгляды, я все-таки всегда, с юных лет, глубоко жалел его, не только понимая, но и чувствуя, — не знаю, по-художнически или по-братски, — чувствуя то страшное, что происходило в его великой душе.

Этические начала христианства, то есть то, что и отличает его в первую очередь от всех других вероучений, — не может забывать ни один христианин, будь он православным, католиком, лютеранином или баптистом. Помнит о них, конечно, и толстовец. Впрочем, толстовец, увы, только о них и помнит. Все остальное — церковь, ее служители, ее догматы, ее каноны и обряды — по мнению толстовцев, суеверие, шаманство, колдовство. Забывают при этом или не хотят знать, что наряду с этими двумя или НАД этими двумя ипостасями веры (этической и обрядовой) существует еще нечто, чему я, по своей богословской малограмотности, названия не знаю: третья — мистическая — ипостась.

Слово «мистика» опошлено и скомпрометировано частым и суесловным употреблением, да ведь и любое другое слово — не опошленное и не скомпрометированное — ничего не скажет человеку не верующему, не знающему того высокого подъема духа, религиозного экстаза, которые ведомы человеку, познавшему счастье истинной веры.