Сообщники - Анна Пестерева

о литературном каноне,

где из женщин в школьную программу входят только две

Цветаева и Ахматова

Ахматова и Цветаева

нет, они, мои подруги, конечно, ни на что не претендуют

но чувствуют —

ощущают всеми клетками кожи,

всем паучьим чутьем —

какую-то несправедливость

* * *

они собрались

чтоб взяться за руки

чтоб обменяться номерами

чтоб создать чат в телеграме

чтоб быть рядом, если потребуется кого-нибудь защитить

а защита, конечно, потребуется

потому что у них никого нет

никого – кроме них самих

Офи не сразу заметила письмо из Пфорцхаймской тюрьмы: оно было зажато между рекламой блошиного рынка и листочком, исписанным угрозами; и последний показался ей более многообещающим.

– Что-нибудь интересное? – спросил Тибальт. Первая смена в кафе была записана на него, но, когда она ему об этом напомнила, он пожаловался на похмелье и растянулся на диване с книжкой в руках.

– У нас кофе почти кончился, – пробормотала она, засыпая порошок в фильтр. – И соседи снова прислали письмо счастья.

– Что на этот раз?

– Им не нравятся громкая музыка и факт нашего существования. – Офи щёлкнула кнопкой.

Под кофейником зажглась красная лампочка.

У соседей были причины относиться к ним с некоторой неприязнью. Несколько месяцев назад их группа взломала дверь этого дома. Когда-то здесь был посудный магазин с маленькими комнатами владельцев наверху, но с тех пор прошло несколько десятилетий. Потомки ничего с домом не делали, и он стоял пустым.

– В нашем городе жилищный кризис, – сообщил Гамлет журналистке на следующий день после того, как они заняли дом. – Огромный – я не побоюсь этого слова – особняк стоит без дела в самом центре, а в это время местным студентам негде жить.

Сначала потомки писали гневные письма, потом грозили судом. Но дом уже привлек толпы студентов: на первом этаже открыли импровизированное кафе, на втором читали левую литературу и устраивали концерты. Поселиться тут мог каждый – достаточно было попросить. И им постоянно приносили пожертвования: деньги, еду, одежду…

Уже даже шли робкие разговоры о покупке дома, был задействован какой-то архитектор, и настроение, охватывающее сквот, все еще было наэлектризованным и возбужденным.

Только соседи продолжали упорствовать и врывались в их жизнь хлесткими записками.

– Там мой журнал не пришел? – Тибальт протянул руку к письмам, не вставая с дивана.

Офи жест проигнорировала. Бурление и шипение кофеварки усиливались.

– Что такое Пфорцхайм? – спросила она, переходя от записки к письму. Конверт был адресован Ангелине Вагнер, фальшивому имени, на которое они получали почту.

– А? Погоди, они грозят нам Пфорцхаймом? – Тибальт сел на диване. – Серьезно?

Офи надорвала конверт.

– Там тюрьма, это недалеко от нас, – продолжал Тибальт. – Если кто по политическим причинам…

В нескольких тяжеловесных немецких предложениях письмо сообщало, что Майкл Фромм, ныне находящийся под арестом, может быть временно освобожден при условии, что Ангелина Вагнер оформит финансовое поручительство длиной на год. Майклу Фромму будет дано от полугода до полутора лет для того, чтобы выучить немецкий до уровня свободного владения, и ему не грозит немедленная депортация.

– Майкл Фромм… – Имя казалось Офи смутно знакомым. – Кто это?

– Это настоящее имя Леандра. А что?

Вместо ответа она протянула Тибальту письмо и вернулась к установке раковины. На первом этаже не было водопровода. Посуду мыли в одном пластиковом корыте с водой, потом ополаскивали в другом. Она поставила их на тумбу и сдвинула вплотную. Ледяная вода колыхалась, задевая костяшки пальцев.

– Он попал в Пфорцхайм, – пробормотал Тибальт. – С ума сойти. А я гадал, куда он запропастился…

Леандр присоединился к сквоту недели через две после его создания. В свои восемнадцать он уже два года как был бездомным. По-немецки почти не разговаривал и вообще часто молчал с напряженным и закрытым лицом.

При Офи он лишь однажды скупо обрисовал историю своей жизни: мать – немка, отец – американец; родители в разводе, и оба не хотят иметь с ним ничего общего.

– Я жил с отцом в Техасе, но мы не сходились во взглядах на жизнь, – сказал он, пожимая плечами. – Так что я собрал денег на билет, чтобы приехать сюда, и остался.

Его виза давно истекла, документов толком не было, и он слонялся от сквота к сквоту.

Однажды он просто исчез – после нескольких недель, проведенных на диване в библиотеке. Они его не искали, решив, что ему было непривычно так долго задерживаться на одном месте.

Офи никогда особо не верила Леандровым рассказам. Легче было считать, что он просто мальчик с буйным воображением; американский студент, путешествующий по Европе и жаждущий необычной жизни.

Это официально выглядящее письмо, впрочем, все меняло. Офи представила себе его так ясно – запертого в тюрьме, в стране, на языке которой он не говорит. Она подумала про его заостренное лицо и почувствовала странное родство. Он тоже был совсем один.

– Мы не сможем оформить поручительство на несуществующего человека. Думаешь, для него нам нужен житель Германии? – размышляла она вслух. – Сколько человек вообще должен для этого зарабатывать? Или можно просто сколько-то кэша показать?

Тибальт медлил с ответом, вертя письмо в руках.

– Слушай, я не думаю, что мы можем себе это позволить, – произнес он наконец, откидываясь на диван. Его рука нервно скользнула по косичкам дредов.

– В смысле? Сколько нам нужно будет собрать для этого денег? Можно, конечно, устроить Соли-пати… – Они уже несколько раз это делали: собирали деньги на инструменты для музыкальной группы Гамлета, а потом что-то для Афганистана.

– Дело не в деньгах. – Тибальт открыл книгу и спрятал в ней взгляд. – Все слишком зыбко, понимаешь? Можно, конечно, тешить себя иллюзией, что мы всех победили и что нам осталась только парочка формальностей… Но они так же думали и в Liebig34.

Liebig34 был старейшим берлинским сквотом, существовавшим с девяностых. Прошлой осенью его разогнала полиция.

– Слушай, но мы не в Берлине… – начала было возражать Офи, но Тибальт прервал ее.

– Именно. И даже в Берлине такое случилось. Мы можем сочинять сказки про нашу сонную полицию и бурное студенчество, но все не так утопично, как тебе кажется. Копы не дремлют, сейчас они закрывают на нас глаза, но стоит ветерку подуть в другую сторону… – он хлопнул в ладоши. – И нам кранты. Ты все-таки начала так жить недавно, а я в некотором роде эксперт – и уверяю тебя: взять ответственность за подростка, которого никто толком не знает, будет полным идиотизмом.

– У него никого нет, – пробормотала Офи, хотя и не была в этом уверена.

– Мы не можем спасти всех, – отчеканил Тибальт. Ей хотелось заметить, что они вообще редко занимаются чьим-нибудь спасением, но тот уже отвернулся от нее. – Если тебе кажется, что нам есть что обсудить, сделаем это на пленуме сегодня. – Тибальт вернулся обратно к книге.

Звякнул фурин, который они использовали вместо дверного колокольчика: в кафе зашли две студентки. Зазвенели монетки в коробочке для пожертвований, и Офи переключила внимание на клиенток.

К концу первой смены кофе совсем закончился. Тибальт, который за всю смену так и не встал с дивана, вдруг вспомнил о каких-то неотложных делах и сообщил, что в магазин сбегать за новым не сможет.

– Напиши в группчате хотя бы! – крикнула Офи ему вслед, но он лишь легкомысленно ей помахал.

В буфете, куда они складывали съедобные пожертвования, нашелся пакет смеси для моккачино. Офи засыпала его в фильтр и щелкнула выключателем. Ошибка стала очевидна почти сразу: смесь запенилась и полилась через край фильтра, вместо того чтобы собраться в кувшине.

Запахло ароматизатором кофе и шоколада, а густая жидкость залила кухонную тумбу и пол вокруг нее. Офи панически огляделась: бумажные полотенца