Я нашла его в Интернете - Хамуталь Бар-Йосеф

— Как тебе этот вид? — спросила я.

— Можно было бы не брать четыре на четыре, твоя машина вполне справилась бы, — ответил Эли.

— В следующий раз?.. — задала я вопрос исключительно для того, чтобы услышать подтверждение, и он сдержанно, мягко согласился со мной.

Эли мне нравился, если не сказать больше. Мне нравились его деловитость, практичность. Хватит с меня пианистов и скрипачей, певцов и поэтов, актеров и режиссеров, хватит ипохондриков, которые беспрерывно говорят о себе и о своем творчестве, в каждой ветке видят балетные позы, символические и загадочные, а сами не могут поменять перегоревшую лампочку или заменить проколотое колесо, не говоря уж о сантехнике или о том, чтобы зажечь газовую горелку и сварить на ней кофе!

— А куда мы поедем в следующий раз? — спросила я для верности.

— Не волнуйся, я знаю все маршруты в округе, подберу тебе что-нибудь красивое.

— Мобильники оставим дома, правда? — предложила я с кокетливой застенчивостью.

— Почему?

— Потому. Чтобы мы с тобой могли побыть в тишине.

— Можно просто отключить звук. Телефон мне нужен, чтобы фотографировать.

— Разве у тебя нет фотоаппарата?

— По правде говоря, у меня есть прекрасный фотоаппарат — Rolleiflex.

— Так его и возьми!

В следующий раз мы поехали в Хурват Мидрас, район подземных пещер, по которым можно передвигаться только ползком, опираясь на локти. Тут нужен фонарик, чтобы хоть что-нибудь разглядеть. Эли предложил мне ползти за ним. Я собрала все физические и душевные силы, ухватилась за пятки его кроссовок и поползла на животе, сгибая по очереди колени, как младенец, который учится ползать. Мы ползли, соединившись, словно одна огромная игуана. Эли не взял с собой мобильник и, оказывается, забыл взять фонарик.

У меня есть склонность к клаустрофобии — я не могу находиться в пространстве, где нет окна или двери. Даже в открытом пространстве у меня возникает иногда ощущение удушья. А тут я проползла метров сто в полной темноте, держась за кроссовки Эли и зная, что если я отпущу их, то просто умру. Я сжала зубы и продолжала ползти. Так продолжаешь рожать, потому что нет пути назад, потому что ничего не поделаешь, потому что когда-нибудь это закончится… Прошло меньше получаса, если верить часам. Почему я согласилась лезть в эту пещеру? Почему не протестовала, не жаловалась? Когда я пойму, что безропотность не лучший путь к сердцу мужчины?

Когда мы наконец вышли, точнее говоря, выползли из пещеры, он предложил мне свою фляжку с водой и посмотрел на меня с уважением и некоторым беспокойством:

— Ты в порядке?

— В полном порядке! — решительно ответила я. — Это было немного слишком, не правда ли?

— Да, пожалуй. Жаль, что у нас не было фонарика. В следующий раз все-таки возьмем с собой мобильники.

Я равнодушно пожала плечами.

Попив воды и немного передохнув, мы сели в мою машину и поехали по горной дороге. Склоны слева от нас становились все более крутыми. Легкую машину то и дело подбрасывало на неровностях пути, словно лодку во время шторма. Она издавала странный скрежет и вдруг остановилась.

— Что случилось? — испугалась я.

— Кажется, мы застряли. Давай выйдем.

Мы вышли и попытались подтолкнуть машину, но она застряла еще больше.

— Где мы? — спросила я.

— Не знаю точно. Мобильник сейчас очень пригодился бы…

— Может, позвоним по дибуриту[11] в полицию и попросим помощи?

— Полиция не очень-то работает по субботам. Да и как мы объясним, где мы находимся?

— Да… А как ты думаешь, можно оставить машину здесь и вернуться домой пешком?

— Не знаю. Если бы знать, где мы. Кажется, мы сбились с дороги.

— Так что же будет с нами?

— Сиди здесь и делай только то, что я говорю.

— Хорошо.

Эли походил вокруг и нашел длинный железный кол, похожий на остаток какого-то забора. Он пристроил свою находку сзади машины, а мне велел сесть в машину и завести мотор. Когда я сделала это, Эли изо всех сил налег на железяку, и машина приподнялась. Он крикнул мне, чтобы я повернула руль вправо. Рывок — и колеса машины выбрались из расщелины между камнями.

Я освободила место водителя, Эли занял его. Пот стекал по лбу на его широкие брови, на спине и под мышками рубашка потемнела от пота.

— Всё, поехали.

— Ты молодец, — произнесла я с чувством и посмотрела на него искоса, желая убедиться, что ему приятно слышать эти слова. Впрочем, есть ли на свете кто-нибудь, кому было бы неприятно услышать в свой адрес: «Ты молодец!»?

— Надо было взять мобильники, — сказал он с детской обидой в голосе.

Это умилило и рассмешило меня. В порыве чувств я поцеловала его в потную щеку, а потом в бровь, а потом прямо в губы.

Я пригласила Эли к себе на встречу субботы. Он сказал, что обычно в канун субботы он едет к сыну или к маме, но в этот раз приедет ко мне.

— Скажи только, где ты покупаешь мясо?

— Почему ты спрашиваешь? Из-за кашрута?

— Да. Но еще потому, что я не ем мороженое мясо. В него кладут вещества, которые вызывают у меня аллергию.

— Что ты говоришь? А в чем это выражается?

— Я опухаю.

— Что значит — опухаешь? Что опухает у тебя?

— Ну… Руки опухают, ноги… А главное — горло, живот. У меня есть таблетки от аллергии, но их нужно принимать до еды, поэтому я спрашиваю.

— Я приготовлю что-нибудь вегетарианское.

— Нет-нет, я как раз люблю мясо, но купи, пожалуйста, свежее, незамороженное. Я знаю место на рынке, могу сам купить и привезти тебе.

Я спросила его, имеет ли для него значение кашрут. Помолчав, он ответил:

— Видишь ли, я не верю в Бога, не молюсь и не соблюдаю субботу. Кипу я выбросил, когда мне было 14 лет. Меня выгнали из Бней Акива[12] за то, что я пристроился сзади к тележке, запряженной осликом, а дело было в субботу! Но до сих пор мне не приходилось есть в некошерной кухне…

— Я откашерую кухню, — сказала я в приступе самоотверженности, но, заметив его скептический взгляд, добавила, что давно собиралась сделать это, чтобы религиозные друзья могли у меня есть, и что вообще не так уж это и сложно.

— Если ты делаешь это для меня, то это не считается.

— Почему не считается? — напрасно задала я вопрос.

— Я не могу тебе объяснить… Либо ты понимаешь, либо нет.

Я ничего не поняла,