Господи, напугай, но не наказывай! - Леонид Семенович Махлис
Господи, напугай, но не наказывай! - Леонид Семенович Махлис краткое содержание
Леонид Махлис — «домашнее» имя в том смысле, что на протяжении почти четверти века оно ежедневно звучало в каждом доме бывшего СССР, где слушали «Радио Свобода» — самый авторитетный из неподцензурных голосов русского зарубежья.
«Господи, напугай, но не наказывай!» — это первая часть задуманной трилогии об истоках и парадоксах т. н. «третьей волны» русской эмиграции. Книга выстроена на стыке двух жанров — иронической прозы и интеллектуальной мемуаристики. Литературный проект автора вмещает бесценный опыт соприкосновения с удивительными людьми и судьбами — от глав государств и нобелевских лауреатов до террористов и агентов внешней разведки КГБ, от детей репрессированных вождей русской революции до детей казненных заговорщиков Третьего рейха. В числе прочего автор рассказывает, как обедал с Арманд и Свердловым, как его соблазнял взяткой председатель Совета министров СССР, об особенностях медвежьей охоты в лагерной зоне на Колыме, о склонности слонов к классовой борьбе и о выдающейся роли мышей в правозащитной деятельности.
Господи, напугай, но не наказывай! - Леонид Семенович Махлис читать онлайн бесплатно
Леонид Махлис
ГОСПОДИ, НАПУГАЙ, НО НЕ НАКАЗЫВАЙ!
Bibliografische Information der Deutschen Nationalbibliothek:
Die Deutsche Nationalbibliothek verzeichnet diese Publikation in der Deutschen Nationalbibliografie; detaillierte bibliografische Daten sind im Internet über http://dnb.dnb.de abrufbar.
ISBN 978-3-910741-36-2
ISIA Media Verlag, Leipzig 2024
Coverdesign und Layout: ORDEN COMPANY LTD, Praha/Inna Barabash
Alle Rechte vorbehalten
© Леонид Махлис, 2024
© ISIA Media Verlag, 2024
Все в этом мире было, кроме одного, — не было меня.
БЛАГОДАРНОСТЬ
Родителям и воспитателям, для которых свобода означала — «живи и помогай жить другим»,
Писателям, которые подняли мемуарный жанр на вершину литературного мастерства и преподали бесценные уроки,
Иланушке, моему первому читателю и критику, чуткому редактору и консультанту, которой всегда есть дело до моего литературного «старательства», — за поддержку и помощь,
Толстому Ивану Никитичу, другу и коллеге, который годами «требовал» от меня воспоминаний, а на заключительном этапе подготовки этой книги активно помогал «mit Rat und Tat» — словом и делом. (Предупреждение будущим критикам: осторожно — книгу хвалил сам Толстой).
«ВЗЯЛ БАРАШЕК КАРАНДАШИК»
История изобилует ущельями, пропастями, а людям нужны хотя бы хрупкие мостики, связывающие одну эпоху с другой.
Воспоминания пишутся не для того, чтобы растрогать современников. Это биологический инстинкт, устремленный в будущее, в иную цивилизацию, прощупывание неведомого космоса, вымпел, запыленная символика. Но это и желание вновь пройти по своим следам, не потревожив их.
С воспоминаниями надо торопиться, пока не сжалось вокруг тебя пространство, пока не растворилось чувство реальности под причудливыми выкрутасами истории. Твоей истории, твоего времени, твоего поколения.
Кстати, о поколениях. Люди с гордостью и вызовом говорят о своей принадлежности к клану, клубу, династии, общине, нации и другим сомнительным единствам, готовы на любые крайности ради того, чтобы утвердить свою принадлежность к ним, в то время как совершенно очевидная общность — поколение для них не более чем придорожный холм Меркурия, бесформенное нагромождение камней. И уже не разобрать, где худосочный книжный опыт далекого предка, а где твое, кровное, выстраданное, с трудом и муками усвоенное подкожное Знание или хотя бы догадка о себе самом. «Борьба за признание», о которой писал Гегель, подразумевает людскую страсть к идентичности, тому чтобы другие безоговорочно признавали наши границы, наших богов, наши традиции, наши национальные и политические институты. Но найдите хоть одну правозащитную организацию, направившую свой пафос на отстаивание интересов поколения поверх религиозных, национальных, экономических, политических и прочих барьеров.
Кто сказал, что история — не сообщающиеся сосуды, а чередование катаклизмов? Сколько раз казалось, что еще мгновение — и современность проглотит историю с ее вчерашними людоедами и их жертвами. И что же? Только зажмуришься — как невидимая всесильная рука возьмет да опрокинет песочные часы.
Воспоминания — это восхождение на Эверест. Остановка в пути — это не перекур, не отдых, а соскабливание с подошв глины, перемешанной с кровью, крематорским пеплом и костями.
Несовершенство человеческой памяти в том, что в ней удерживается не всегда самое важное. И размышляя «о времени и о себе», мемуаристы уподобляются тому пьянице, который ищет оброненные часы не там, где обронил, а под фонарем, где светлее. Хорошо, что Высший Судия не очень интересуется показаниями смертных, в отличие от своих земных коллег.
Литература «о себе» — уютный халат с хронологической застежкой-молнией, специально скроенный для неторопливой прогулки во времени и пространстве. Такие прогулки привлекают внимание случайных прохожих да соседей, с подозрительностью наблюдающих из окна за чужой походкой, и еще неудачников, норовящих поймать тебя на мелкой неточности. Но стоит ли бояться случайных прохожих? Константин Паустовский написал шесть автобиографических книг с одной единственной целью — «чтобы читатели этих шести повестей испытали бы то же чувство, которое владело мной на протяжении всех прожитых лет, — чувство значительности нашего человеческого существования и глубокого очарования жизни». Эли Визель ввел в обиход новое жанровое определение — интеллектуальная биография. В нем памяти отводится активная роль, осмысливается не столько прошлое, сколько настоящее. Мне же по душе роль наблюдателя; тенистая аллея привлекательней слепящего блеска театральной рампы. Я пытаюсь не возвыситься над временем, а лишь прислушаться к его ритму или, если угодно, аритмии.
«Память и забвение чередуются». — Сказал Бердяев. Эта мысль глубже, чем может показаться. Я не раз вернусь к ней в этой книге. Но чередование — это не простая смена психологических декораций или душевная мимикрия. Это форма борьбы. Люди с идеальной памятью несчастливы. Память мешает начать жить сначала, будоражит чувства и угнетает. К счастью, я не принадлежу в полной мере к этой категории. Может, этим объясняется моя страсть к фотографии? Но недостаток этот компенсирован во мне памятью коллективной — одним из дифференцирующих признаков народа, к которому я принадлежу по рождению и по духу…
«Былое время — раковина муз»… История действительно быстро превращается в литературный материал, подчас в откровенно развлекательный. В ужасах инквизиции кинопромышленники черпают сегодня вдохновение для разухабистых мюзиклов (Мэл Брукс, «История мира»). Их можно понять — какие бы ужасы ни таились в чреве этой раковины, они возбуждают меньше страха, чем будущее, хотя бы потому, что оно прошлое, худо-бедно ограниченное настоящим.
Другое дело — черная дыра будущего. Она не способна возбудить ничего, кроме параноидальной хронофобии, парализующей не только самое воображение, но и способность мыслить. Она бессмысленна, как гроб, и бесформенна, как грозовая туча.
Оборачиваясь назад, я вижу грозные окаменелости наподобие нелепых статуй острова Пасхи. Они хоть и не всегда радуют глаз, но уже и не страшат. А за удовольствие созерцать их с безопасного расстояния заплачено высокой ценой.
Но мемуары — это и бесплатное развлекательное шоу из первого ряда, и я не вижу никаких причин отказывать себе в этом маленьком удовольствии. Я могу от души посмеяться даже в пустом зале — ведь никто лучше меня не поймет того, что осталось за текстом.
Мемуары — это зачетная книжка вечного студента, осмелившегося на склоне лет совать нос в собственное прошлое.
Когда-то давно я нечаянно подслушал разговор двух друзей-писателей:
— А что Махлис, он пишет или живет?
— Он живет, как пишет.
Сегодня уместным был бы ответ: «Пишет, как живет».
Лев Успенский (не без кокетства) задался вопросом «А кто я такой, чтобы стать мемуаристом?» и сам