Окаянные гастроли - Ольга Валерьевна Чередниченко

Шурочка настороженно огляделась. Скатерти, подбитые кружевом, начищенные до блеска медные сковородки на фоне темно-синих стен, приглушенный гул голосов – все вмиг превратилось из уютно-незаметных элементов интерьера в тревожные декорации. Борода водяного зашевелилась на белоснежном фартуке:

– Я про меню. Детали в описаниях блюд ее благородию должны помочь с выбором.

Григорий Павлович расхохотался, вытащил из кармана шелковый платок и промокнул уголки глаз и кончики усов:

– Я просто вас дразню, Александра Николаевна. Ну почему вы такая серьезная? Не обижайтесь, ради бога.

– Не благородию, а высокородию, любезно попрошу, – поправила Шурочка.

– Извиняюсь, ваше высокородие. Прислать вам колдунов? Хотите?

Шурочка начала снимать перчатки, но опомнилась.

– Ничего не понимаю, – растерялась она.

– Колдуны! Мучное кушанье с кислой квашеной капустой и грибами. Третьим номером вот здесь, ваше высокородие. – Аристарх подчеркнул блюдо в меню ногтем с темно-синим пятном в виде луны.

– Давайте мне колдунов, – сказал Григорий Павлович. – А вам, Александра Николаевна, понравится брюква под швейцарским сыром.

– Хорошо, пускай будет что угодно. Все равно я такое не ем. Давайте уже к цели нашей встречи.

Григорий Павлович молча пожал плечами и взглядом указал Шурочке на Аристарха. Тот, натужно сопя, делал пометки в блокноте. Из его ноздрей на бороду выдувались пузыри – большие и малые. При каждом новом вдохе они не лопались, а прятались обратно в широкий нос, испещренный фиолетовыми звездочками. Пахло от Аристарха чистотой.

Шурочка украдкой глянула на часы – оставалось всего полчаса до конца встречи, а к делу они до сих пор не перешли. Она выразительно посмотрела на официанта, но тот не обратил внимания. Тогда она демонстративно откашлялась – опять никакого эффекта. Аристарх еще не меньше двух минут тщательно, по всей процедуре и при полном молчании господ, записывал их заказ и только потом наконец ушел.

– Вы сказали, высокородие? Значит, батюшка ваш – статский советник? Вам повезло, что он широких взглядов, – сказал Григорий Павлович, будто и не помня, на чем они остановились.

– С чего вы взяли?

– А разве можно назвать наши с вами профессии уважаемыми? Не так давно актеров даже на кладбище под крестом не хоронили, только за оградой. Мой отец жуть как бесился из-за моего увлечения театром. Он, кстати, почил в прошлом году.

– Соболезную, Григорий Павлович.

– Поверьте, не стоит.

Он отвернулся и уставился в окно, будто ждал кого-то. Но взгляд был расфокусирован – Григорий Павлович смотрел внутрь себя, а не наружу.

– Отец меня звал Гришкой-приказчиком. Мол, антрепренер – слово заморское, жеманное. А на деле я простой организатор. Это он так считал. Арендовал площадку, нанял труппу – всего-то дел. Самое смешное, я и антрепренером-то всем представляюсь для простоты. Ведь что это за профессия такая – режиссер? Зачем он вообще нужен? Этого даже у нас в театрах еще толком не поняли. Обычно все по старинке решает ведущий актер труппы. Как в каменном веке. Куда уж моему папаше.

– Мой папа говорит, все артистки – позорищные женщины.

– Вот-вот. Вы меня понимаете. Мы-то с вами верим, что все скоро изменится. Профессия актрисы станет делом избранных. Режиссер будет дирижером актерских душ.

– Так вас учил Станиславский?

– Станиславский – гений, но даже он может ошибаться. Я задумал провести один эксперимент… Справедливости ради, затея была бы невозможна, если б он не разработал свою актерскую систему. Допустим, я окажусь прав, и мой эксперимент даст положительные результаты. Тогда для всех антрепренеров или режиссеров – называйте как хотите – это станет огромным шагом вперед! Я уверен, по моей методике даже среднего актера можно превратить в талант – как по волшебству. Да хоть любого прохожего! Но мои методы идут несколько вразрез с тем, что составил Станиславский. Если моя затея сработает, то его система окажется не такой важной и значительной. Актер тогда что? Правильно! Перестанет играть главную роль в процессе создания пьесы. На первый план выдвинется антрепренер. Поэтому Станиславский и назвал мою методику слишком жесткой. Нет даже. Как там он сказал… Ядовитой! Не смей, мол, Гриша, лезть извне в чужую душу своими ручонками.

Лицо Григория Павловича казалось совсем белым на фоне синей стены. Шурочка подумала, если бы в кафе не было воздуха, пустоты, то голова антрепренера слиплась бы с обоями, стала неразличима на их фоне. Также и приглушенные голоса беседующих посетителей проступали и делались слышимыми именно на контрасте с не-звуками, с тишиной.

– Моя методика пока только здесь. – Григорий Павлович постучал двумя пальцами себе по виску. – Хочу ее проверить и запатентовать. Я договорился уже с театром. Почти собрал труппу.

– Достойно уважения. Я так пока не преуспела в своей карьере…

– Я потому вам и позвонил – решил помочь, – продолжил Григорий Павлович. – Считаю, Тамара Аркадьевна была к вам несправедлива. Я вижу, вы талантливы, вы особенная, как я уже говорил. Поэтому приглашаю вас стать артисткой моей экспериментальной труппы!

Шурочкино сердце заколотилось в унисон со стаканами, которые принес на подносе трясущимися руками Аристарх. Он осторожно вытащил из-под жестяного круга одну шершавую пятерню. Но конструкция все равно зашаталась. Кисель пролился и на столик, и на его белоснежный фартук, и на дощатый пол.

* * *

Кружевные занавески и медная утварь вегетарианского кафе висели на прежних местах. Но привычный мир вокруг Шурочки неуловимо сдвинулся. Ее раздосадовало, правда, что столь торжественный момент утонул в вязком басе Аристарха. Он горько извинялся и все настаивал, что принесет новый кисель из ревеня за собственный счет, хотя никто и не думал ему возражать.

Пришел уборщик, смахнул тряпкой, смоченной в щелоке, кисель с пола и хотел уже уходить, но Аристарх его вернул. Поставил на столик два новых полных стакана, тяжело опустился на колени и заставил уборщика рассматривать доски, между которыми затекло немного ревеневого напитка. Половой тоже встал на карачки и, шепотом браня Аристарха по матери, принялся колупать ножом в щелях.

Шурочка не понимала, почему возиться тут и вонять щелоком нужно именно сейчас. Зато Григорий Павлович уже не казался таким поверхностным, как на первый взгляд – в отличие от большинства приземленных людей он-то увидел, что она особенная, талантливая. Даже усы и аметистовая булавка выглядели теперь вполне годными. Функцию свою они же выполняли: выделяли его среди других молодых мужчин обыкновенной внешности – с карими глазами и темными волосами. Шурочка задышала мельче и чаще,