Вечная Маша - Анчутка Бес-Пятый

Она бросилась к выходу, обгоняя падающие балки. На улице, в дыму, её ждал Эратосфен — седой, с лицом, изрезанным морщинами глубже, чем карта звёздного неба.

— Ты спасла «О механике»?

— Не всё. — Она вытерла сажу со лба. — Ваш Цезарь — идиот.

— Он полководец. Для него знание — оружие.

— Тогда я украду это оружие. — Она достала из складок хитона медный диск с зубчатыми шестернями. — Спасибо за чертежи.

Эратосфен

Через неделю Цезарь получил «подарок» — механизм, взорвавшийся при попытке запустить его. Маша же, с обожжёнными рыжими волосами, плыла в Рим на корабле работорговцев, напевая песню египетских жрецов о разливах Нила.

* * *

— Так ты изобрела первую бомбу? — спросил я, пробираясь за ней по ледяному тоннелю.

— Нет. Первую — в Атлантиде. Но там всё сложнее, с искажением времени и пространства. Потому и ищут до сих пор.

Стены пещеры светились бирюзовым, как экран старого монитора. В центре грота стоял кристалл — точная копия уничтоженного на Урале, но больше. От него тянулись нити света, вплетаясь в камень под нашим домом.

— Сеть, — прошептала Маша. — Они соединены.

— Кто «они»?

— Те, кто был до нас. Те, кто решил, что вечность — это право, а не проклятие.

Она коснулась кристалла, и пещера исчезла.

* * *

Флоренция, 1503 год.

Леонардо отшвырнул кисть, оставив на холсте кляксу вместо улыбки Джоконды.

— Не выходит! Она должна быть живой!

— Попробуй добавить грусть, — предложила Маша, разглядывая эскизы летательного аппарата. — Или страх. Бессмертные редко улыбаются.

Художник обернулся, заметив, как она крутит в руках шестерни его механического льва.

— Ты снова здесь, демонесса?

— Демонесса с хлебом и вином, — она поставила на стол бутыль. — И с вопросом. Зачем ты рисуешь её?

Леонардо да Винчи

Леонардо вздохнул, указывая на чертежи под холстом — схемы сердца, реки, пламени.

— Чтобы понять, что движет людьми. Страх смерти? Жажда жизни?

— Ни то, ни другое, — она отпила из горлышка. — Ими движет то, чего нет у меня. Ограниченность времени.

Он посмотрел на неё как на уравнение, которое не сходится.

— Ты могла бы стать величайшим учёным.

— Я становлюсь им. Каждые пятьдесят лет. Потом приходится притворяться чьей-то дочерью. Надоело.

Она швырнула в камин записку с координатами пещеры на Урале, границе земель загадочных русов и тартар.

— Не ищи это.

Маша слегка улыбнулась

— Замри, демон! — Леонардо рванулся к мольберту, кисть заметалась поверх пятна, на лице появились новые губы. — Всё, исчезни! Надеюсь, это не оскорбит родителей Моны…

* * *

Реальность вернулась с ударом — кристалл вскричал на языке сверхновых, и нас отбросило к стене. Наумов-младший, точнее, его голограмма, возник из сияния.

— Ты не уничтожила сеть. Ты её активировала.

— Так и было нужно, — встала Маша, стирая кровь с губ. — Камни — не батарейки. Они зеркала. Показывают вам то, что вы заслуживаете.

Голограмма рассыпалась, оставив в воздухе запах озона. Кристалл потух, став обычным кварцем.

— Что ты сделала? — спросил я.

— Дала им шанс. — Она повернулась к выходу, где уже слышался рёв вертолётов. — Люди увидят в кристаллах не вечность, а себя. И решат, стоит ли им пытаться получить бессмертие.

На обратном пути она молчала, перебирая артефакты в рюкзаке: византийская монета, шестерня от станка Леонардо, обгоревший свиток.

— А твоя «игла»? — спросил я, когда вдали показался наш дом.

— Ещё где-то там, — она сделала рукой круг. — В каждом выборе. В каждой искре жизни, которую я защищаю. Ведь если я остановлюсь… — её голос дрогнул, — …стану просто памятником самой себе. Не хочу памятником, на них вечно гадят голуби.

Мы вошли в подвал, где камень встретил нас всплеском тепла. Маша бросила в него византийскую монету:

— Ещё одна история для тебя.

Поверхность поглотила кружок металла.

Наутро она улетела в Бразилию испытывать антигравитационный планер. Я остался с камнем, который теперь светился чуть ярче. Как будто смеялся.

Или плакал.

Никому не говорите, но я тоже всплакнул. Нехорошо, хранитель!

Надо будет почистить одежду и прикупить какао в подвал.

Маша вернулась из Бразилии с волосами цвета электрик-блюз, которые светились в темноте, как медуза. Некоторые время не одевалась, умиляя меня игрой огней на обнажённых формах своего вечно юного тела. Потом слегка продрогла и пошла драпироваться.

В подвале пахло жареной картошкой и оружейной смазкой — я пытался совместить ужин с разбором очередного «подарка» из прошлого: ящика с гербом прусских баронов. А там древняя маслёнка…

Пекут ведь хлеб на солидоле, а картошку иногда жарят на трансформаторном масле, в конце концов!

Мы ели. Нет, не сосны с короткими иголками, а кушали мы. Между прочим, с аппетитом.

— Ты хоть объяснишь, откуда это? — спросил я, вытирая сажу со лба.

— Из замка Мюнхгаузена. Ну, того, настоящего, поручика русской службы. — Маша устроилась на верстаке, болтая ногами в кроссовках с подсветкой. — Бароны вечно что-то теряли в подземных ходах времени. А я находила.

Она щёлкнула замком ящика, откинув крышку над потайным дном. Внутри лежала потёртая тетрадь в кожаном переплёте и кремневый пистолет с гравировкой: «Für die Ewigkeit» — «Для вечности».

— Тебе подарок? От кого?

— Это Канта почерк, слыхал о таком? — Маша провела пальцем по пожелтевшим страницам. — Он как-то поспорил со мной, что опишет категорический императив так, что я его приму. Проиграл.

— Ты дружила с Кантом?

— Нет. Он дружил со мной. А я терпела, потому что он пёк лучшие штрудели в Пруссии.

* * *

Кёнигсберг, 1758 год.

Замок барона фон Штайнфлюгера напоминал декорацию к опере: позолота, гобелены с единорогами и запах ладана, смешанный с конским потом. Барон был у бургомистра, по организационным делам.

Юная тётушка барона Мари, в платье с фижмами и с белоснежным париком на макушке, играла в карты с философом средних лет, чьи манжеты были испачканы чернилами.

— Вы утверждаете, фройляйн, что нравственный закон не требует бессмертия? — герр Иммануил положил на стол туз пик.

— Утверждаю. — Маша сбросила королеву червей. — Если бы вы жили тысячу лет, вы бы всё равно опаздывали на лекции.

Иммануил Кант

Он фыркнул, поправляя парик. За окном маршировали русские солдаты — город перешёл под власть императрицы Елизаветы после Семилетней войны. Завтра Канту предстояло присягать новой государыне, а сегодня…