Дервиш света - Михаил Иванович Шевердин

На самой верхушке перевала Тахта-Карача они расстались. Джелял показал на темное пятно на ослепительном пространстве равнины, рассеченной темными венами водной сети.

— Самарканд! Еще пять часов — и вы в Самарканде, дома. Аллах акбар!

— А вы? — доктору не хотелось расставаться с визирем.

Сыновья доктора в один голос завопили:

— Дядя Джелял! Мы с вами.

— Вы поедете домой. У вас учение в школе. Да уважайте своих учителей и свет знания.

— А кто нас научит скакать верхом? Стрелять? Разве вы не учитель, дядя Джелял?

Поведя рукой в сторону зеленых холмов, бирюзового неба, белой степи, красных гранитных скал, визирь проговорил:

— Мир! Широта мира — лучший учитель. Вы хорошие ребята. Умные. Жизнь вас всему научит.

Расставание не затянулось. Объятия, рукопожатия. И визирь эмира Бухарского в сопровождении охраны начал живописной кавалькадой спускаться на юг к садам Шахризябса, а экспедиция доктора двинулась, скрипя колесами санитарных бричек, вниз по серпантину северного склона перевала Тахта-Карача.

Они ехали после месячного отсутствия домой.

На последнем привале у границы Самаркандского оазиса на Даргомском мосту, доктор хватился:

— А где же наш дервиш?

Георгий Иванович, санитар спасательной экспедиции исчез. Кто-то видел, что он шел по боковой тропинке с котомкой на переброшенной через плечо длинной пастушеской палке.

Но он держал путь не в Самарканд, а, как высказал предположение Иван Петрович, в сторону своей пещеры на Кафар-муры.

Удивительный Восток! Непонятный Восток!

Когда среди бела дня Намаз в открытую появился на Вокзальном шоссе, проехал мимо казарм 12-го стрелкового полка, через базарчик, где монументом обычно высился полный величия полицейский Мурад-Бойбача, мимо угловой пивной лавки завода «Вогау», у дверей которой всегда толпились многочисленные поклонники Джона-Ячменное зерно, и свернул на Михайловскую, никто, решительно никто, не опознал его. Никто даже не обратил внимания на целую кавалькаду всадников в синих чалмах, в черных стеганых на вате халатах, хотя все гарцевали на отличных конях и одним этим могли возбудить любопытство, если не подозрение.

А весь город уже знал про события прошедшей ночи, о настоящем сражении, разыгравшемся в кишлаке Даул. И можно поручиться, что каждый второй самаркандец знал в лицо разбойника Намаза.

Убийство Саиббаем пастуха в Бешбармаке, нелепое, зверское, оставило царапину в сердце у многих, хотя прошло уже больше двух лет. Весь Самарканд тогда застыл в ужасе. Саиббай споткнулся. От него отвернулись. Особенно горевали найманы. Убитый происходил из узбекского рода найманов.

Безропотно он принял смерть от байской руки. Пастух к тому же оказался отцом многих детей, мал мала меньше. Бесчисленные родственники и родичи оплакивали его, и горе свое «положили на голову» Саиббая.

Даже губернатор вынужден был задуматься Одно дело ловить и стрелять, ссылать на каторгу разбойников. А что делать с известным толстосумом, верноподданным царя и отечества господином Саиббаем, которого народ отныне называл не иначе как «шелудивым псом».

Саиббай, пробыв в Петербурге около года, решил вернуться, надеясь, что страсти улеглись, что история с убийством пастуха забылась. Но все оказалось не так Саиббай, возвратившись, натолкнулся на стену всеобщей ненависти.

И ко всему этому Намаз объявил ему открытую войну. Напялив на себя свои халаты, Саиббай бежал в казахские степи. Числился «в нетях». Царские администраторы обрадовались отсрочке. Теперь не надо спешить. Можно не вступаться открыто за богатея.

Приходилось закрыть глаза и на доктора. Сделать вид, что никто ничего не знает.

Но Намаз!.. Его ловили, за ним охотились. Осада в Дауле — лишь эпизод в этой охоте на человека. И народ, с трепетом следя за событиями, все симпатии отдавал разбойнику Намазу.

Столб синего дыма долго стоял над поместьем Саиббая. Трескотня винтовочных выстрелов разносилась над тугаями и рисовыми чеками долины.

А назавтра всезнающий Алаярбек рассказывал:

— Ночь облачилась в черные одежды. Планета Зухра набросила на голову шелковую синюю паранджу, чтобы на видеть ужасов. Пламя пожара сожгло тучи в небе. Кызылаяки этого безумца Намаза навлекли кару на кишлак Даул и явились виновниками гибели людей.

Завязав рты и подбородки бельбагами, с ножами в зубах, они взобрались на дувал дома Саиббая, что на Каттакурганской дороге. Проломали отверстие в крыше над спальными комнатами женской половины.

Шороха осыпающейся глины и штукатурки возвратившийся в тот день из степи Саиббай не слышал. Он спал. А сторожа имения, сидевшие на балахане и в конюшне, уподобились черепахам и втянули голову в свой панцирь.

Кызылаяки вышвырнули за дверь взывавшую о помощи жену. Грубо схватили господина Саиббая. И сколько ни грозил он им, сколько ни молил о пощаде, затянули ему чалму на его шее так, что лишили его дыхания. А бездыханное тело почтенного Саиббая выкинули во двор… в навоз и сор.

«О, коловращение судеб! Такая сила и мощь, такое богатство и блага жизни!..»

И вот могущественный мира уже валяется в навозе и мусоре, а псы лижут мертвецу губы. А с саиббаевским мехмондором покончили кетменем. И нисколько не скрывались, пе прятались. Злодеи зажгли все свечи, все лампы, развели костры, ударили рукоятками ножей в тазы и подносы. Наделали грома и шума.

Ушли кызылаяки не раньше, чем распотрошили сундуки и узлы. И смеялись над казаками, лагерь которых в одном чакрыме — крике — от дома Саиббая в его же саду. Казаки спали и не торопились, пока не прискакал из Самарканда пристав и не поднял тревогу.

Люди Намаза тогда ушли, но вели себя неосторожно и не заметали следов. Казаки гнались за ними до самого Даула.

И тут пришел приказ губернатора схватить Намаза.

Захлебываясь от переполнявших его слов, Алаярбек рассказывал доктору и Ольге Алексеевне страстно, увлеченно. Он всячески поносил Намаза и его разбойников. Сожалел лицемерно о богаче Саиббае.

Но на самом деле все симпатии Алаярбека были на стороне Намаза, хотя вслух называл он убитого пастуха злодеем и кровожадным вором.

Те, кто бывал в селении Даул, наверно, запомнили живописные бело-серые домики с огромными желтыми стогами необмолоченной пшеницы или колючки — топливо на плоских крышах. Глиняные