Дервиш света - Михаил Иванович Шевердин

Колеблющийся огонь слабо освещает страницы, но Джелял читает уверенно и громко. По-видимому, многое он помнит наизусть.

Он вдохновенно декламирует. И божественные строфы разносятся далеко в ночной степи, заглушая пронзительный звон цикад и кузнечиков. Он читает долго и превосходно. Его декламация отгоняет сон…

Но, наконец, и сон приходит.

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

— Не упускайте солнца! — гремит в предутренний час его голос в палатке. Он вытаскивает мальчишек из-под походных одеял и тянет их на возвышение:

— Смотрите! Любуйтесь! Какое небо! Смотрите! Смотрите! Небо — настоящее сюзане, расшитое по шелку нашими длинноносыми красавицами. А вот и перламутр индийских шкатулок!

Ребята поеживаются от утреннего холодка. Таращат заспанные глаза. И впрямь — зеленые, голубые, оранжевые полосы сливаются в ослепительный цветник восточного гобелена.

— Смотрите же! В ажурных облаках золотые снопы пшеницы, алые маки степи, серебряные зеркала Арабистана… Любуйтесь же!

Бурные события, в которых деятельно участвовал Сахиб Джелял, постоянные скитания, удары неумолимой судьбы, несчастья — ничто не могло заставить его изменить барские привычки.

Его гурманство вошло в Бухаре в пословицу. Он в пище был требователен и капризен.

Умел и сам готовить. Его гастрономические таланты раскрылись особенно полно во время недавнего путешествия по Тенгихарамской степи.

— Пусть, ужасы разрушения и гибели вокруг тебя. Но твой желудок вопиет. И запах пищи заставляет тебя забыть обо всем и поглядывать на блюдо! — поучал он мальчишек, помогавших ему у походного очага.

Нож его уже звенел о котел. Вздымающийся пар щекотал обоняние. Морковь золотистой лапшой сияла на дощечке. Лук скворчал в курдючном сале на дне казана. Алеша и Миша поддерживали пламя в костре — кидали в жаркий огонь верблюжью колючку, хоть на глазах от дыма и выступили слезы.

Визирь Сахиб Джелял, отдавая с наслаждением дань своим вкусам, не забывал и главного.

И какая суровая, какая скептическая гримаса возникла у него на лице при виде вдруг выехавших из-за холмов всадников, гнавших толпу людей.

Он резко отбросил нож, вытер о тряпку руки и огромными шагами пошел по полыни к дороге. Лицо его покрылось матовой бледностью, в глазах загорелся черный огонь.

Люди и гнавшие их всадники приблизились.

— Сойди с коня, недостойный! — Не дожидаясь, пока есаул Недоносок ступил на землю, Джелял сшиб его с седла, выхватил из его рук тяжелую камчу и принялся избивать.

В воплях, столбах пыли, в визге сначала никто ничего не разобрал.

Оказывается, вспышку гнева у визиря Сахиба Джеляла вызвали бекские стражники, которые гнали по пыльной дороге толпу каратагских женщин и девушек. Гнали они их — выяснилось это позже — в город Гузар под предлогом спасения от голодной смерти, а на самом деле, чтобы попросту продать на базаре. Хоть после присоединения Туркестана к России рабство было отменено и в Бухарском ханстве, но работорговля спокойненько процветала. А есаул Недоносок, решив воспользоваться тем, что его хозяин попал в опалу и отправлен в колодках в Бухару, принялся по-своему хозяйничать в Гиссаре. Просчитался он лишь в одном. Он никак не мог представить себе, что попадется на Тенгихарамской дороге на глаза всемогущему визирю Сахибу Джелялу.

Под градом сыпавшихся ударов есаул Недоносок вопил от боли и страха:

— За что, господин? Я ничего не сделал, господин!

Верный слуга бека, его палач, он никак не мог понять, за что его бьют. Он не совершил ничего противозаконного. Женщин и девушек он захватил в плен, когда в крови потопил восстание несчастных каратагцев. Мятежников убили или казнили, а их жены и дочери превратились в «гаминат». А с военной добычей каждый властен распоряжаться по своей воле. И есаул не зевал. Хозяина не стало. Приказчик мог торговать на собственный страх и риск.

Он закрыл лицо руками и, вздрагивая при каждом ударе, жалобно вопил:

— Пощадите!

Уже спокойно Сахиб Джелял отдал распоряжение усатому белуджу — начальнику своего личного конвоя:

— Проводить женщин до Байсуна. Передайте мой приказ байсунскому хакиму отвезти их на родину, в Каратаг.

Доктор распорядился отправить пленниц обратно на санитарных бричках. Их обоз уже приближался в скрипе колес и облаках пыли.

— Мы лишь доведем до конца доброе дело. Несчастные не дойдут пешком, не перенесут лишений. Тут верст сто идти. У многих детишки…

Беженок накормили и отправили под охраной белуджей и казаков.

Есаула Недоноска держали связанным под арестом. Однако вскоре Сахибу Джелялу надоело заниматься им. Он приказал снять с него путы.

— А теперь беги!

Жестокое развлечение доставил он своим белуджам. Они погнали есаула по степи, хлеща его длинными плетьми до тех пор, пока все не скрылись в туманной дымке за пологим склоном холма.

Джелял, засучив рукава, готовил ужин.

Далекая дорога сближает. Совместное путешествие верхом, монотонное, скучное, делает людей разговорчивыми. Хочется поделиться мыслями.

— Поражающие контрасты! — говорил доктор. — Невероятное богатство красок, изобилие пастбищ, богарная пшеница до пояса, тучные стада и рядом эти прокаженные и живые мумии. Запаршивевшие псы, которые даже не лают, а хрипят. А вот в тех развалинах, очевидно, — падаль. Вон в стервятники кружатся.

Иван Петрович даже свернул было с пыльной дороги, в сторону приземистых мазанок.

— Уважаемый хаким, не сворачивайте с пути! — неторопливо проговорил визирь Сахиб Джелял. — Солнце уже низко. Во тьме ночи тенгихарамские угры-воры делаются нахальны. И не кажется ли вам, что вон в щелях того дувала горят чьи-то жадные глаза. А у нас кони, на нас чистые одежды. И нас, наконец, мало. А разбойников много.

— Значит, вы делаете вежливое предупреждение, — хмыкнул в усы доктор. — Не суйтесь, дескать, не в свое дело. Как бы их высочество эмир не обиделся.

— О нет, — ледяным тоном проговорил визирь. — Что вам или что нам до каких-то там оборванцев, зарящихся на имущество достойных людей? Но вас интересует природа вещей. Позвольте вспомнить слова Ибн ар-Руми: