Драмы - Гуго фон Гофмансталь
Парис.
Что?
Джанино ( глухим голосом).
Очень плохо.
К Тицианелло, который заливается слезами.
Бедный, милый Пиппо!
Батиста.
Он спит?
Джанино.
Нет, бредит наяву. Палитру
Он требует.
Антонио.
Но ведь ее нельзя
Давать ему?
Джанино.
Напротив. Врач сказал:
Его не надо мучить. Нужно дать
Все то, о чем он просит.
Тицианелло ( в отчаянии).
Все равно,
Умрет он завтра или уж сегодня!
Джанино.
Сказал он, что скрывать не смеет больше…
Парис.
Не может умереть он! Невозможно, —
Ошибся врач, обманывает нас.
Дезидерио.
Как, Тициан, творец великий жизни,
И смерть? Так кто же вправе еще жить?..
Батиста.
Но он что чувствует? Опасность видит?
Тицианелло.
В бреду воображает он, что пишет
Картину новую, и жутко видеть
Как, задыхаясь, он спешит. Девицы
Ему позируют, а нас он выслал…
Антонио.
Но как же пишет он, откуда силы
Берет?
Тицианелло.
В загадочном одушевленьи,
Как никогда он прежде не писал,
Как будто повинуясь приказанью,
Мучительно, безумно…
Паж появляется в дверях, за ним следуют слуги. Все пугаются.
Тицианелло.
Джанино.
Парис.
Что? что с ним?
Паж.
О, успокойтесь. Отдан нам приказ
Картины из беседки принести.
Тицианелло.
Зачем?
Паж.
Он хочет видеть их, сравнить —
Он говорит: те жалкие, плохие —
С картиной новою. Теперь чудесно
Постиг он многие задачи – понял,
Что живописцем был плохим… И нам
Велел картины тотчас принести.
Прикажете?
Тицианелло.
Скорей, скорей! Спешите,
Пока вы медлите, томится он.
Слуги между тем проходят через сцену, у лестницы к ним присоединяется паж. Тицианелло идет на цыпочках, осторожно приподнимает занавес, исчезает за дверью. Остальные в беспокойстве ходят взад и вперед.
Антонио ( вполголоса).
Как страшно! Он, божественный художник,
В бреду… и жалок так невыразимо…
Тицианелло ( возвращаясь).
Он успокоился, лицо сияет,
Глаза его блестят здоровым блеском,
И, бледный, он все пишет, все спешит,
Беседуя с девицами, как прежде.
Антонио.
Так ляжем на ступени, станем вновь
Надеяться до будущей тревоги.
Батиста ( как бы про себя).
Тревога… а потом конец… конец
Тревоге всякой, и существованье
Безжизненное, мертвое, глухое…
Еще невероятное сегодня
Уж совершится завтра…
Пауза.
Джанино.
Я устал…
Парис.
Так жарко веет этот знойный воздух.
Тицианелло ( улыбаясь).
Бедняжка, ты не спал всю ночь!
Джанино ( приподымаясь, опершись на руку).
Да, правда,
Я в жизни первый раз не спал всю ночь…
Откуда знаешь ты?
Тицианелло.
Я ощущал
Вблизи твое дыханье, а потом
Ты встал и сел поодаль на ступени.
Джанино.
Казалось мне, как будто странный зов
Пронесся среди синей томной ночи.
И сна в природе не было: она
Дышала тихо влажными устами, —
Раскинувшись лежала в тьме глубокой,
Прислушиваясь к таинству молчанья.
Мерцанье звезд струилось непрерывно
На мягкую неспящую траву,
И соком наливалися как кровью
Плоды тяжелые при свете ярком
Луны, и серебрились все фонтаны
Ее лучам сверкающим навстречу.
Проснулись чудных звуков сочетанья,
И там, где тень скользила облаков,
Я слышал, будто мягко выступали
Нагие ноги… Тихо я поднялся —
Лежал я прежде около тебя.
Он встает и обращается к Тицианелло.
Тогда во тьме пронесся сладкий звук,
Как будто флейта тихо застонала,
Которую в раздумье держит фавн
В руке своей из мрамора – вот там,
У группы темных лавров, близ цветов.
Я видел, как стоял он неподвижно,
Блистая белым мрамором, вокруг
В мерцанье серебристо-голубом
Летали пчелы, жадно опускались
На красные раскрытые плоды
Гранатов, соком спелым опьяняясь
И ароматом ночи. И когда
С дыханьем тихим тьмы мое лицо
Благоуханья сада обвевали,
Мне чудилось, что веяли вблизи
Колеблемые складки мягких тканей,
Что теплая рука меня касалась.
При свете лунном, шелковисто-белом,
Кружились мошки роем иступленным,
А на пруду лежал смягченный блеск —
Дрожал, переливался, серебрился…
Не знаю, лебеди белели там
Или наяд купающихся плечи…
И несся запах алоэ, как будто
Смешавшись с нежным запахом волос
Любимой женщины… И все сливалось
В могучее, роскошное виденье…
Бессильна речь, и чувства умолкают.
Антонио.
Достоин зависти, кто видит это
Во тьме ночной – и так переживает!
Джанино.
Я в полусне пошел потом туда,
Где виден город, как он спит внизу
И кутается в чудные одежды,
Которые и месяц и волна
Соткали над его волшебным