Древнерусская государственность: генезис, этнокультурная среда, идеологические конструкты - Виктор Владимирович Пузанов
Тенденции, заложенные в трудах И.Я. Фроянова и А.Ю. Дворниченко развил В.В. Долгов. По его мнению, каждая городовая волость воспринималась древнерусским населением в качестве "своеобразной коллективной личности", в каковом качестве они "сменили в общественной психологии древние племена". Касаясь восприятия Руси глазами современников, автор отметил, что "пути осмысления феномена Руси летописцем… отличались от того шаблона, с которым часто подходят к его произведению" современные исследователи. В центре внимания летописца "не народ и не государство", а "земля/страна", в неразрывном единстве территории, общности [этнической? — В.П.], культурного и политического пространства[147].
Упорно пытаясь взглянуть на древнерусскую государственность "глазами современников" исследователи, на наш взгляд, не учитывают в должной мере тот факт, что восприятие того, что они сами понимают под государством не было единым у "современников". Не является оно таковым и сейчас. Сами исследователи между собой не могут прийти к сколько-нибудь взаимоприемлемому решению, что не позволяет добиться и приемлемой степени корреляции результатов научного анализа. "Простота" решения, порой, обманчива. Например, А.П. Толочко, казалось бы, нашел общую для современных нам представлений точку соприкосновения — территориальный/географический образ государства, сформированный картою[148]. Но то, что очевидно для любого осведомленного в географии человека, далеко не очевидно для того, кто плохо знает (либо вообще не знает) карту (сейчас это большинство молодого поколения)[149]. Проведи мы исследование о том, как представляют наши современники государство, какие образы у них ассоциируется с ним, картина получилась бы весьма пестрая. Тем не менее, определенная закономерность проявляется и в таком калейдоскопе: для кого-то это носители власти; для кого-то — образы "лесов, полей и рек" и т. п. Поэтому корректнее рассматривать такие "образы" по отдельным источникам (ведь здесь отражается индивидуальное восприятие автора) и в контексте полисемантичности самого восприятия. В этом плане отметим упоминавшуюся работу А.Ю. Дворниченко, в которой он выявил целую палитру связанных с городом ассоциаций, возникавших в представлении древнерусского человека. Она, кстати, является первым, и наиболее удачным исследованием такого рода не только в отношении города, но и государства (учитывая государствообразующую роль древнерусского города).
Не следует также забывать, что попытки "подстраиваться" под мироощущения далеких предков, стремление их глазами посмотреть на современную им действительность эффектны с точки зрения постановки исследовательской задачи. Однако, в любом случае, это будет восприятие современным человеком (да простится нам подобный литературный прием) восприятия человека древнего.
В свое время в дореволюционной русской и украинской историографии сложились представления об упадке Киева в XII в. и переходе центров древнерусской государственности во Владимир-Залесский и Галич. Более того, Владимир виделся многим историкам (особенно после работ С.М. Соловьева), как форпост новых государственных порядков, приведших к формированию самодержавия. Эти взгляды, в существенной степени, оказали воздействие на советскую историографию вопроса. Работы И.Я. Фроянова и А.Ю. Дворниченко показали необоснованность такого подхода[150]. Тем не менее, инерция историографической традиции оказалась весьма мощной. Недавно "владимиро-центристская" и "галицко-центристская" концепции подверглись критике, однако с иных позиций, в работах А.А. Горского[151] и В.П. Коваленко. Взамен В.П. Коваленко предложил, условно назовем, концепцию полицентризма[152]. По его мнению, усобицы 1146–1169 гг. стали Рубиконом в истории Киевской Руси. На смену огромной полиэтничной империи Рюриковичей, неуклонно трансформировавшейся в конфедерацию земель-княжеств, "пришла эпоха политического полицентризма". В общественном сознании XII–XIII вв. отсутствовало восприятие этого времени, которое историки называют "эпохою феодальной раздробленности", как эпохи гибели, окончательного распада Руси. "Действительно, как выясняется, большинство русских князей во второй половине XII — первой половине XIII в. боролись не за разрушение единого государства, а… за его интеграцию, однако отстаивали при этом свой собственный вариант возобновления ее прошлого единства и, понятно, под своими стягами и собственным руководством (предводительством)". Одна из ключевых ролей в этом принадлежала Киеву, который "оставался едва ли не главным символом целостности государства"[153].
Несколько иначе трактует проблему роли Киева С.В. Семенцов, разработавший, по его словам, особую методику "выявления именно мнений древнерусского населения" о роли отдельных городов и территорий, базирующуюся "на методах социологических исследований, математической статистики, информатики"[154]. Для анализа автор взял Лаврентьевскую, Ипатьевскую и Новгородскую первую летописи (далее — Н1Л), анализ осуществлялся по периодам: "VIII–X вв. (до 1000 г.), XI в. (1001–1100 гг.), XII в. (1101–1200 гг.), 1-я половина XIII в. (1201–1250 гг.)"[155]. Автор, конечно, пытался учесть региональные особенности летописных сводов. Однако он не принял во внимание их состав, что, фактически, свело на нет все предпринятые им усилия. Особенно большие погрешности в анализе относятся к первым двум периодам, которые охватываются Повестью временных лет (далее — ПВЛ), содержащейся и в Лаврентьевском, и в Ипатьевском сводах, являющейся, по сути, киевским летописанием. Если учесть, что при написании Н1Л, также как и ПВЛ, использовался, в той или иной степени, Начальный летописный свод (южно-русский, киевский, по своему происхождению), то получается, что С.В. Семенцов проводил "социологический опрос", фактически, у нескольких киевских летописцев. Немудрено, что для периода до 1000 г. такая методика выявила преимущество Киева и Царьграда. По мнению автора, "как показывает анализ, Киев и Царьград уже тогда были равнозначны в общерусском общественном сознании"[156]. Но, во-первых, не в общественном сознании, а у вышеназванных летописцев. Во-вторых, в условиях малоинформативности ПВЛ и Н1Л в отношении данного периода, наличия в них многих бессобытийных лет, известия о походах на Константинополь и тексты договоров и дали соответствующий "социологический эффект". Не мудрено поэтому, что когда эпоха походов на Константинополь прошла (в XI в. известен только поход 1043 г.), значимость Царьграда "в общественном мнении" моментально упала. Зато южнорусские летописцы не забыли о Киеве. Поэтому автор статьи с воодушевлением уведомляет читателя: "С колоссальным информационным отрывом обозначен Киев…, фактически ставший единственной столицей древнерусского государства данного периода"[157]. XII век — время развития оригинального местного летописания и в Новгородской, и в Ростово-Суздальской землях. Поэтому ситуация, естественно, выправляется. В первую группу автор уже зачисляет "18 крупнейших столичных городов", хотя и отмечает, что "бесспорными лидерами в общественном сознании данного периода были Киев и Новгород…"[158]. Наконец, для первой половины XIII в. в "первую группу" попали 5 "столичных центров". "Безоговорочным лидером в