Петербург времен Петра Великого - Евгений Викторович Анисимов

Важнейшей водной коммуникацией этих мест оставалась Нева. По ней, как известно, с древнейших времен пролегал знаменитый торговый путь из Скандинавии к Черному морю и на Балканы – «Из варяг в греки». На просторе широкой реки можно было увидеть не только челн «убогого чухонца», но и десятки шведских, голландских, английских, гамбургских кораблей, приходивших по Неве к Ниену за товарами. Под Ниеном на берегах полноводной в ту эпоху Большой Охты стояли вместительные лесные склады и хлебные амбары, возле которых и загружались иностранные корабли. Лес, пеньку увозили в Голландию, Англию на верфи, а зерно (главным образом, рожь) – в Швецию, которая в те времена (да и позже) остро нуждалась в продовольствии и без хлеба заморских провинций (а после Ништадтского мира – России) обойтись не могла. Лесные склады на берегах Охты сохранились и в эпоху строительства Петербурга. В Ниен приходило немало и русских кораблей с товарами из Великого Новгорода и других городов. По данным К. Бонсдорфа, в 1640–1645 гг. порт Ниен принял 612 кораблей, в том числе 211 шведских и 401 иностранный, из которых русских было 291[27]. Иначе говоря, ежегодно в навигацию в Ниен прибывало более сотни кораблей, что довольно много для тех времен. Примерно так же обстояло дело и в конце XVII в. В 1691 г. в Ниен приплыли 93 иностранных судна, из них 35 были русскими. Они везли сюда и дальше на Балтику рожь, пеньку, поташ и другие традиционные товары отечественного экспорта[28].

Город Ниеншанц. 1650 г.

Нельзя сказать, чтоб шведы не понимали стратегического и экономического значения дельты Невы для своего королевства, как и необходимости ее надежной защиты. Шведские инженеры и фортификаторы, приезжавшие сюда с инспекцией в конце ХVII в., в своих донесениях не раз предупреждали стокгольмские власти, что при первом же серьезном наступлении возможного противника (то есть русских) крепости Ингрии падут одна за другой – они стояли в неизменном виде с XVI в., а поэтому безнадежно устарели, обветшали и для обороны не годились. К такому выводу после поездки 1681 г. по крепостям Ингрии пришел и Эрик Дальберг – крупный шведский фортификатор и инженер, генерал-губернатор Лифляндии. В своем отчете он дал уничижительную характеристику городским и предмостным укреплениям Ниеншанца, что они «более вредны, чем полезны», так как противник легко их захватит и потом использует как плацдарм для нападения на расположенную в устье Охты цитадель. Это, кстати, и случилось в конце апреля 1703 г.

Дальберг оказался провидцем и в другом. Он отмечал ключевую роль Ниеншанца в системе обороны Ингрии, когда подчеркивал: «Если не удержать Нюен, то ни Кексгольм, ни Нотебург не помогут защитить Карелию, и Кексгольмский лен, и даже сам Выборг… а русские благодаря большой численности своего войска легко могут навсегда осесть в этом месте… и таким образом, не дай Бог, получат выход к Балтийскому морю, о котором они мечтали с незапамятных времен». Дальберг предлагал усилить всю систему обороны устья Невы, но этого не было сделано ни в 1681 г., ни позже. Семнадцать лет спустя, в 1698 г., Дальберг снова писал о Ниене как о «маленькой никчемной крепости»[29], в Стокгольм были посланы проекты усиления обороны устья Невы, но все осталось без изменений.

Почему же стокгольмские власти не спешили укреплять Ниеншанц и другие важные стратегические пункты Восточной Прибалтики? Дело заключалось вовсе не в беззаботности шведских стратегов. Они исходили из традиционной военной доктрины великодержавной Швеции, согласно которой считалось, что лучшим средством защиты собственных владений является наступление на противника – именно так действовали шведские короли со времен Густава II Адольфа и, надо сказать, почти всегда добивались успеха. (Замечу, что Петр I, отдавая должное достижениям фортификации, никогда не считал мощные крепости основой безопасности страны. Он даже говорил, что за крепостными стенами хорошо отсиживаться, когда воюешь «против азиатцев», европейские же армии нужно побеждать в полевом сражении.) Кроме того, шведы были слишком уверены в своих силах, и в канун исторических событий начала XVIII в. на берегах Невы в Ниеншанце (а также на укрепленной мызе Дудергоф) была расквартирована лишь небольшая группировка генерала Абрахама Крониорта – всего около 6–8 тыс. человек. Она и должна была прикрыть Ингрию от возможного нападения русских с востока. Забегая вперед, скажем, что только после падения Нотебурга осенью 1702 г., то есть за полгода до прихода огромной русской армии к укреплениям Ниеншанца, шведы предприняли поспешную попытку усилить оборону в устье Невы – на месте села Спасского они построили кронверк с тремя бастионами[30], но было уже поздно. Оказать сопротивление огромной армии Петра I в той обстановке Крониорт уже не мог.

В 1699–1700 гг. по инициативе Петра I сложился Северный союз (Россия, Саксония и Дания, позже к ним примкнули Речь Посполитая и Пруссия) для борьбы со Швецией, владевшей фактически всем побережьем Балтийского моря и многими землями вдоль берегов Северного моря. Перед собой Петр I ставил общую задачу выхода к Балтийскому морю. В официальных российских документах того времени цель войны была сформулирована как возвращение земель предков – «отчин и дедин» – когда-то несправедливо отторгнутых Швецией у России, а также месть за «обиду», нанесенную Великому посольству во время его пребывания в Риге в 1697 г. (Тогда упомянутый выше генерал-губернатор Дальберг не позволил русским, среди которых инкогнито был сам Петр I, произвести замеры городских укреплений Риги.)

Петр I

Замечу при этом, что, согласно нормам международного права, Россия, внезапно начав в 1700 г. войну против Карла XII, фактически аннулировала все прежде подписанные и неоднократно подтвержденные ею мирные договоренности со Швецией. Незадолго до нападения на Нарву, 26 июля 1699 г., в Москву прибыло шведское посольство барона Иоганна Бергенгельма с известием о восшествии на престол нового короля Карла XII. Оно получило письменные заверения царя о соблюдении Россией всех русско-шведских соглашений, начиная со Столбовского мира[31]. Однако на деле эти заверения оказались ширмой, неуклюжей уловкой Петра I, который на следующий год, как только из Стамбула были получено известие о заключении русско-турецкого «вечного мира», открыл военные действия против Швеции. При этом накануне объявления в Москве войны шведам в Стокгольм прибыло русское посольство