Цезарь и Христос - Уильям Джеймс Дюрант
Кульминационным событием игр становились схватки между вооруженными людьми, бившимися поодиночке или большими отрядами. В схватках принимали участие военнопленные, осужденные преступники или непокорные рабы. На протяжении всей античности право победителя уничтожить пленников никем не ставилось под сомнение, и римляне полагали, что они проявляют со своей стороны милосердие, разрешая побежденным биться за свою жизнь на арене. Лица, осужденные за уголовные преступления, свозились в Рим изо всех областей Империи, отправлялись в гладиаторские школы и вскоре становились участниками игр. Если они проявляли в сражении исключительную храбрость, их могли немедленно выпустить на свободу; если им удавалось просто выжить, то в праздничные дни их выводили на арену вновь и вновь; если по прошествии трех лет они были все еще живы, их обращали в рабство; если в течение двух лет хозяева не имели к ним никаких претензий, они получали свободу. Преступления, наказывавшиеся гладиаторской школой, ограничивались убийством, разбоем, поджогом, святотатством и мятежом, однако ревностные губернаторы, чуткие к императорским нуждам, могли пренебречь этими ограничениями, если арена испытывала нехватку в людях{1030}. Даже сенаторы и всадники могли быть приговорены к участию в гладиаторских боях, а иногда страсть к аплодисментам заставляла представителей всаднического сословия добровольно стремиться к выступлениям на арене. В гладиаторские школы нередко записывались и те, кого влекли к себе опасности и приключения.
В Риме такие школы были открыты не позднее 105 г. до н. э. В эпоху Империи в городе имелось четыре таких школы, еще несколько были разбросаны по Италии, одна находилась в Александрии. В дни Цезаря богачи содержали собственные школы, в которых гладиаторскому искусству обучались рабы. Выпускники этих школ исполняли функции телохранителей в мирное время и служили своим хозяевам на войне; они нанимались для участия в поединках на частных пиршествах или «ссужались» владельцами устроителям публичных игр. Поступая в профессиональную гладиаторскую школу, новички нередко приносили торжественную клятву «быть готовыми к побоям, наказанию раскаленным железом и смерти от меча»{1031}. Упражнения и дисциплина были весьма суровыми; за питанием гладиаторов следили врачи, которые предписывали им ячменную диету для наращивания мускулов; нарушение правил каралось бичеванием, клеймением и кандалами. Однако не все из этих кандидатов на безвременную смерть имели основания жаловаться на судьбу. Некоторые из них были ободрены победами и думали скорее о своей доблести, чем об опасностях; иные жаловались на то, что им не позволяют сражаться так часто, как хотелось бы{1032}; люди такого склада ненавидели Тиберия за то, что он дает так мало игр. Их стимулом и утешением было восхищение публики; их имена выводились поклонниками яркой краской на стенах; в них влюблялись женщины, их воспевали поэты, художники писали их портреты, скульпторы лепили в назидание потомству их железные бицепсы и угрожающе нахмуренные брови. Однако многие были подавлены сознанием своей несвободы, гладиаторской рутиной, стремившейся вытравить из них все человеческое, ожиданием скорой смерти. Некоторые совершали самоубийство; так, некий гладиатор задохнулся, забив себе в глотку трубу, использовавшуюся для чистки уборных; другой продел голову между спицами вращающегося колеса; некоторые совершали харакири прямо на арене{1033}.
Накануне схватки им устраивали обильное угощение. Те, что были посвирепее, ели и пили до отвала; другие печально прощались с женами и детьми; гладиаторы-христиане собирались на последнюю agape, или «вечерю любви». На следующее утро они выходили на арену в праздничном наряде и стройными рядами проходили ее из конца в конец. Их обычным вооружением были мечи или копья, иногда ножи, в качестве оборонительных доспехов выступали бронзовые шлемы, щиты, наплечники, нагрудники и ножные латы. Они делились на разряды согласно используемому ими оружию: retiarii опутывали своих противников сетью и поражали кинжалом, secutores славились ловкостью преследователей, вооруженных щитом и мечом, laqueatores имели в своем распоряжении рогатки, dimadhae держали по короткому мечу в каждой руке, essedarii сражались с колесниц, bestiarii бились с дикими зверями. Помимо этих предприятий, гладиаторы участвовали в парных или групповых дуэлях. Если один из участников единоборства был серьезно ранен, устроитель игр спрашивал зрителей об их приговоре; они поднимали большой палец вверх или махали платками, и тогда раненый получал помилование; они опускали большие пальцы вниз (pollice verso), и тогда победитель добивал поверженного противника{1034}. Всякий участник состязаний, который не проявлял особой охоты умирать, вызывал бурное неодобрение публики, и его отвагу разжигали раскаленным железом{1035}. Еще больше крови лилось во время групповых сражений, когда тысячи гладиаторов дрались друг с другом с отчаянным ожесточением. В восьми боях, поставленных Августом, участвовали десять тысяч бойцов, которые сражались друг с другом в таких вот полномасштабных битвах. Прислужники в одеянии Харона кололи павших острыми прутьями, чтобы убедиться в том, что они не притворяются мертвыми, и убивали симулянтов, разбивая им головы молотком. Другие прислужники, облаченные в одежды Меркурия, утаскивали трупы с поля боя, цепляя их крючьями, в то время как рабы-мавританцы сгребали лопатами окровавленный прах и засыпали арену свежим песком для следующего поединка.
Большинство римлян защищали гладиаторские игры на том основании, что жертвы все равно были приговорены к смерти за серьезные преступления, что страдания, которые им приходится пережить, устрашающе действуют на потенциальных преступников, что отвага, с которой обреченные смотрели в лицо смерти и увечьям, способна вдохновить народ на подражание спартанской доблести, что частое лицезрение крови и битв приучает римлян бестрепетно относиться к требованиям и жертвам военного времени. Ювенал, который ругал все, что видел вокруг, не позволил своему сарказму коснуться гладиаторских игр; Плиний Младший, высокоцивилизованный человек, восхвалял Траяна за устроенные им представления, которые побуждают людей «безропотно принимать благородные раны и презирать смерть»{1036}; и Тацит полагал, что кровь, проливаемая на арене, была в любом случае vilis sanguis — «дешевой кровью» простонародья{1037}. Цицерон был возмущен подобной резней. «Какое развлечение, — спрашивал он, — может быть доставлено просвещенным и человеколюбивым душам зрелищем того, как благородные животные безжалостно поражаются в сердце немилосердным