Для тебя - Татьяна Тианина
Застав нас в такой недвусмысленной позе, Анна ничуть не удивилась — похоже, она уже сделала для себя выводы о наших с Эдиком отношениях.
Я собирался было перенести его в кресло, но она меня остановила:
— Так и сидите, заодно будешь за пульсом следить. И попробуй с ним разговаривать, это иногда помогает.
Глядя, как иголка входит в вену, я лихорадочно пытался найти подходящую тему, но все мысли вылетели у меня из головы.
— О чем говорить?!
— Да все равно о чем, хоть стихи читай, — посоветовала Анна, вводя лекарство, — лишь бы он хотя бы немного отвлекся от болевых ощущений.
Совершенно растерявшись, я забубнил первое, что пришло в голову — затверженный в школьные годы отрывок из «Медного всадника».
Очень скоро я стал путаться в словах, но Эдик вдруг начал подсказывать, и мы продолжили хором — с совершенно несоответствующими тексту драматическими интонациями. На «прозрачном сумраке» его наконец-то отпустило.
— Знаешь, а это работает. Но я, кажется, до конца своих дней буду ненавидеть стихи Пушкина, — сказал Эдик.
А потом уткнулся мне в плечо и жалобно и беззвучно расплакался — впервые за все это время.
После пережитого нам обоим не хотелось лишний раз шевелиться, так что я устроил Эдика рядом с собой на диване, и он задремал, положив голову мне на колени. Время от времени он вздрагивал — видимо, сны он видел не самые приятные. Неожиданно для себя я погладил его по волосам — он коротко вздохнул, и на губах на секунду промелькнула тень улыбки.
Я никогда не был сентиментален или излишне чувствителен. Наверное, потому, что моим воспитанием занимался отец, да и рос я среди таких же, как я, мальчишек-спортсменов — амбициозных и целеустремленных, считающих сочувствие или нежность проявлением слабости.
Но в тот момент все внутри меня сжалось от понимания того, как он уязвим и зависим от меня, и насколько я к этому не готов. Я допустил огромную ошибку, позволив эмоциям вкрасться в наши отношения, и уже не мог абстрагироваться, воспринимать Эдика как пациента. Я был вымотан почти до предела, а мы были только в начале пути, и дальше должно было быть еще тяжелее.
Дверь бесшумно отворилась, и я недовольно поднял голову. Всю прислугу я уже приучил к тому, что они не являются в комнату после сеансов без приглашения — каждая минута отдыха для Эдика на вес золота.
Но это был Евгений Петрович. У меня вновь мелькнула совершенно абсурдная мысль, что этот человек единственный, кто сможет меня понять, если я поделюсь с ним, тем, что сейчас чувствую.
— Как Эдик? — негромко спросил он.
— Держится.
— В основном благодаря тебе. Отличная работа. Ты не пожалеешь, что согласился — получишь все обещанное и еще нехилый кусок сверху.
— Послушайте, я не могу больше, — шепотом, чтобы не разбудить Эдика, сказал я, — это слишком тяжело для меня. Я не могу взять на себя такую ответственность. Он болен и слишком остро все воспринимает. Одно мое неосторожное слово, неправильный поступок — и последствия могут быть ужасны. Я не хочу ему навредить. Возможно, мне лучше на какое-то время отойти в сторону и не вмешиваться.
— Даже не думай дезертировать, Андрей, — с угрозой в голосе ответил Евгений Петрович. — Он тут же все бросит. Я этого не позволю.
— Вы преувеличиваете. И потом, возможно, есть другие способы лечения. Медицина постоянно развивается…
— Ты знаешь, каково это — когда твой ребенок страдает, а ты ничем не можешь ему помочь? Ну хочешь, я на колени перед тобой встану, сопляк, мальчишка! Встану и буду стоять, пока ты не пообещаешь мне, что сделаешь все возможное…
Если бы он орал на меня, то было бы не так страшно, как этот срывающийся шепот.
Эдик заворочался и поднял голову.
— Пап, привет, — сказал он, сонно моргая.
— Привет, малыш, извини, что разбудили, — виновато проговорил Евгений Петрович.
— Вы что, ссоритесь? — окончательно проснувшись, подозрительно сказал Эдик. — Пожалуйста, не надо! Это из-за меня, да?
— Не выдумывай, — строго сказал я. — Можно подумать, кроме тебя нам больше не о чем поговорить.
— И вовсе мы не ссоримся, — добавил Евгений Петрович, — да, Андрей?
— Да! — сказал я и криво усмехнулся. — Мне еще жить не надоело.
Евгений Петрович рассмеялся, точно услышал какую-то очень забавную шутку.
— Ладно, мне пора, я только на минутку зашел посмотреть, как вы тут.
Выходя из комнаты, он бросил на меня многозначительно-предостерегающий взгляд.
— Папа иногда бывает слишком резким, — извиняющимся тоном сказал Эдик. — Что бы он тебе ни наговорил, выкинь это из головы, я никогда не позволю ему причинить тебе вред.
Я шутливо потрепал его по макушке.
— Не лезь во взрослые дела, мы уж как-нибудь сами разберемся, Спящая красавица.
Эдик ответил мне витиеватой нецензурной фразой, из чего я заключил, что он уже вполне пришел в себя, и спихнул его на диван — я считал совершенно излишним позволять между нами какие-то нежности без особой необходимости.
Глава 13
Вскоре боль стала настолько сильной, что он почти что терял сознание, но упорно удерживал себя на грани беспамятства.
К тому времени он уже отбросил всякое смущение и цеплялся за меня обеими руками, как утопающий за соломинку. Рубашка на плече промокала от слез, а с рук не сходили синяки от судорожно стискивавших меня пальцев. Я старательно прятал эти следы от Эдика, но однажды лоханулся, и он устроил мне настоящую истерику и снова чуть было не выставил за дверь. К тому моменту я и сам уже был почти что на грани срыва — в основном из-за того, что я ничем не мог ему помочь, чтобы облегчить боль.
— Ваши исследователи пытаются хоть как-нибудь убрать побочные эффекты? — допытывался я у Анны. — Например, снизить дозу — пусть лечение займет месяц или два, но воздействие будет более щадящим.
— Организм — не банковский сейф, частично препарат выводится почками и через кожу, при меньших дозах он не накопится в нужной концентрации.
— Неужели нельзя что-нибудь придумать, чтобы не было так больно? Общий наркоз?
— Это опасно — нужно контролировать состояние пациента, надежнее это делать, когда